О своем преступлении – убийстве, совершенном с подельником, бывший военный С. говорит коротко:

– Мы убили такую мразь…

Осужденный С.

– У меня подельник был, старшина-танкист, а я – капитан Вооруженных сил, служили мы в Нижнем Новгороде. Убили одного уголовника, трижды судимого. Он издевался над малолетними ребятишками. Я ходил в гости к старшине, а уголовник был отчимом его женщины, у нее – трое детей, пяти-семи лет. У меня был с этим отчимом разговор, ничего не вышло… Видимо, он затаил обиду, и когда я пришел в следующий раз, он стал угрожать: «Встречу твою семью – жену порежу, ребенка покалечу…» Ну уголовник, что взять с такого. Отморозок. Потом он полез в драку – ударил меня, после чего… Я себя не помню. В какой-то момент словно очнулся и увидел, что я убил его. Подельник был не виноват… Но судили нас обоих и обоим дали по одиннадцать лет лагерей.

– Что значит «не помнить себя»? Вы были невменяемы, в состоянии аффекта?

– Да… нет, мы были… немножко поддатые. Если бы все вернуть… Я не киллер, я нормальный человек. Я в жизни не ударил ни кошку, ни собаку.

– Как ваши родные отнеслись к тому, что вы совершили?

– Меня никто не осуждает. Единственное… я считаю, что приговорили меня беспредельно, на очень большой срок – к одиннадцати годам! Отягчающих нет, характеристики положительные. Убил голыми руками. Ни ножей, ни стульев не хватал.

– Думали вы раньше над пословицей: от сумы и тюрьмы не зарекайся?

– Нет, не думал. Я в семнадцать лет в сапоги влез, надел военную форму. Закончил военное училище. Служил. Но у меня было два случая, когда я ездил в должности начальника караула, сопровождал арестованных солдат. Я когда заводил их на централ, думал, что в тюрьме сидят закоренелые преступники. Однако на самом деле не все закоренелые. Настоящих злодеев процентов тридцать, они и должны сидеть. Остальные… так себе, случайно попали в зону.

– Помните свой первый день заключения?

– Когда меня завели в камеру, я подумал: ну все, жизнь прошла, это конец. Не видать свободы больше. Психологически я не был готов к заключению… Осознать не мог. Ужас! Страшно. Я постарел в камере лет на двадцать. В первый день – оцепенение. С чем это можно сопоставить? Ну, это как потеря чего-то очень дорогого и близкого. В один день ты что-то теряешь. Закрыли хату [16] – и земля ушла из-под ног. Ты вроде живой – и вроде тебя нет. Обидно… В милицию я сам пришел, ничего не скрывал. Думал, правосудие разберется. Я не считал себя невиновным. Но есть смягчающее обстоятельство – явка с повинной. На суде посчитали, что у нас была преступная группа – я с подельником. Но это не организованная группа. Усугубляющих вину обстоятельств не было. И вообще, нас осудили не за убийство человека, а за убийство… трупа!

– В каком смысле – трупа?

– А в таком смысле, что мы думали – убили его. А на самом деле не убили – он был еще живой. Но лежал не шевелился. И у нас первой мыслью было скрыть следы убийства. Мы решили инсценировать его самоубийство: взяли труп, вынесли на балкон и сбросили…

– С какого этажа?

– С четвертого. Был час ночи. Мы его сбросили, потом спустились вниз, вышли из подъезда…

– Зачем вышли-то?

– Чтобы посмотреть на убитого…

– Ну и что, посмотрели?

– Да, вместе с нами из подъезда вышла бабка – соседка. Оказалось, что она все видела. А потом судмедэксперт дал заключение: на тот момент, когда мы его сбрасывали, он был еще живой. Но мы-то полагали, что он мертвый.

– А если бы вы знали, что он – живой?

– Вызвал бы «скорую». Может быть. Впрочем, не знаю, мы убили такую мразь…

– Вы не раскаиваетесь?

– А в чем мне раскаиваться? У нас произошло убийство по неосторожности… Потом был суд, на котором – ни слова о потерпевшем: что он трижды судим, был на учете у нарколога, имел вторую степень алкоголизма. Меня же судили, словно киллера, по 105-й статье, части второй, пункту «ж». Хотя я не говорю, что я невиновен. Но я не хочу быть на одной планке с отморозками, я не такой, а суд в этом не разобрался. Меня судил один человек – судья. И двое кивал сидели. А должен был судить суд присяжных заседателей, такие вот дела… И вообще, если разобраться, так я сам себя наказал. У меня умерла мама 26 декабря, а в январе – бабушка. Суд провели 22 февраля, тогда я еще подумал: как не 23 февраля – в День Советской армии? Специально для меня – кадрового военного. Вот было бы… забавно! После суда я написал письмо президенту и министру обороны с просьбой направить меня в действующую армию на Северный Кавказ, чтобы искупить свою вину. Из министерства пришел ответ: контракт со мной можно заключить только после отбытия срока наказания. Спрашивается, какой контракт? Я ведь просил в порядке помилования направить в армию.

– В зоне трудно адаптироваться?

– Я бы не сказал. В зоне такой же мир, как на воле. В том смысле, что все мы живем на одной земле. Только сейчас нас огородили высоким забором. В зоне смотрят, кем ты раньше был. Если был нормальным человеком, то будешь жить нормально и в зоне.

– Значит, к зоне можно привыкнуть?

– Так тоже нельзя сказать. К неволе привыкнуть нельзя. Какие бы условия здесь ни были. Привыкнуть – это значит забыть то, что было до этого, до зоны.

– Вам снятся сны?

– Да, снится дом. Снится мама. И вообще… я не верю… что она умерла. Просто я… очень давно… не видел ее.

– Я был с подельником, нас брали ОМОН, СОБР и военная часть, где мы служили, – говорит бывший солдат-срочник З. – Потом мне вменили пятнадцать статей Уголовного кодекса, включая покушение на жизнь сотрудника милиции, взятие заложников, разбой…

Осужденный З.

– Сам я из Ростовской области, из города Таганрога. Маленький курортный городишко на берегу Азовского моря. Откуда меня призвали на службу в армию. Я отслужил немножко больше года… Не знаю, что тут еще рассказывать.

– Рассказывай по порядку. Это первая судимость? Приводы в милицию раньше были, до службы в армии?

– Конечно. Правда, у меня отец сам милиционер. Можно сказать, отмазывал. В основном это были драки.

– Ваша семья была благополучной?

– Да. У меня две сестры – старшая и младшая. И старший брат. Отец и мать. У всех высшее образование. Сестра пишет сейчас докторскую диссертацию. Брат живет в Москве. В свое время он тоже закончил институт, работал в банке, уехал в Москву и открыл собственное дело.

– Если бы из армии ты не попал в колонию, чем бы потом занимался?

– Пошел бы в милицию. По материнской линии мой двоюродный дядька работает в уголовном розыске – вот к нему бы пошел…

– В армии в каких войсках служил?

– Я попал в ОБОН – отдельный батальон особого назначения. Нас готовили для «горячих точек», тренировали…

– В каком году тебя призвали?

– В 1996-м. Больше года я прослужил, потом меня осудили. Сначала на десять лет. Я бумаги писал, и два года мне скинули. Сейчас получается восемь лет. На тот момент, когда вышла амнистия, я сидел в СУОНе – это строгие условия отбывания наказания. Я был злостным нарушителем режима содержания.

– Что ты нарушал?

– Так, ничего… по подъему один раз не встал. Я уже не помню, это был 1998 год, когда я приехал в колонию. В 1999 году ушел на СУОН, а в 2001 году вышел оттуда.

– Вернемся к армии. Что там произошло с тобой? За что ты получил срок?

– Погулять ушел с автоматом. Точнее, я без автомата был, а мой подельник – с автоматом. На посту стоял. Внутренний караул части. Охранял склады вооружений. Он на вышке стоял, а я в караульном помещении водку пил с начкаром. У нас в начальники караула заступал замкомвзвода – старший сержант – мы с ним друзья были. И там праздник отмечали какой-то… Перебрал я маленько, пошел к земляку своему, на вышку, говорю: «Пойдем со мной, погуляем». И он пошел погулять. Со мной. В самоволку мы вообще каждый день ходили. Многие ходили… кому было куда идти! Наш батальон стоял в самом городе, вокруг частный сектор. Мы вышли, и я сразу у него забрал автомат. Вроде как ближе к сердцу, подумал, так безопаснее будет.

– А что же земляк? Так просто отдал автомат?

– Он совсем пьяный был. Я ведь ему бутылку спирта подарил…

– И куда же вы пошли?

– К девушке моей – у меня девушка там была. Недалеко жила. Пришли, немножко погуляли и дальше пошли. В пару домов зашли, посидели… Купаться я захотел – лето было, жарко – за город мы уже выехали, за Красноярск, на озеро Кардач.

– На чем выехали?

– На машине. По пути поймали…

– И вы оба были в форме и с автоматом?

– Нет, мы уже переоделись.

– Автомат при вас был?

– Да.

– Водитель не испугался?

– Не знаю. Я его не спрашивал, испугался он или нет. Так-то мы с ним ничего не сделали. Я попросил его, чтобы он за город нас вывез. И все.

– А деньги были расплатиться?

– Нет. Мы за город выехали, он поехал обратно в город, а мы пешком пошли. На озеро. Купаться. По дороге увидели бабульку с дедулькой, на «Москвиче-412», на природу приехали, отдыхали. Жарко было, я к ним подошел, попросил воды попить. А у меня автомат в куртке, в кожаной, был завернут. Дедок, похоже, военный был. По очертаниям увидел, что это оружие в куртке завернуто. Мы у них воду попили и ушли. А на озеро пришли – я успел только сигарету скурить – уже окружают! Машины начали подъезжать… Там местность ровная, поля кругом, укрыться негде. Нас взяли в кольцо, предложили сдаться. Я не захотел. Решил не сдаваться. Оказал сопротивление. Начал отстреливаться от них. Они мне дали три минуты подумать… Это были три воинские части, включая мою. Группа ОМОНа, группа СОБРа. И с Новосибирска прилетел главнокомандующий внутренними войсками, фамилию не помню. Близко не подходили. Метров восемьсот они от нас были. Но я первым огонь не открывал. Первые они начали. А я специально ни в кого не целился. Вообще, как все получилось? Как только нас оцепили, со мной разговаривал подполковник из нашей дивизии. Он сказал, что если я через три минуты не сдамся, то на вертолете прилетят собровцы – у них будет приказ на уничтожение. Ну я помахал ему рукой, что мы не будем сдаваться. Прилетел вертолет – «корова» МИ-8 – сделал два круга. Они по инструкции сначала делают два круга, потом зависают и высаживают людей. Мы сразу в камыши! Чтобы нас было хуже видно. Вертолет завис над озером. Дверь открылась, и они с ручного пулемета начали стрелять. Я в ответ – по ним. Стрелял по винту и в машинное отделение. Видимо, зацепил, и вертолет улетел. А потом я выстрелил в себя, в подбородок. Это уже когда они всерьез решили меня уничтожить. Думаю, все равно живым не дамся. И правильно, кстати, сделал. Потому что я потерял сознание, потом долго лежал в реанимации, мне снесло половину черепа, которую восстановили с помощью вставной пластины. Потом в психушке меня держали. Зато теперь я живой и, можно сказать, здоровый. А вот что сделали с моим подельником… Из-за меня его «чуть-чуть» допрашивали… последнее здоровье отняли. Пока я лечился, с него показания брали. Поотбивали всё, что можно. Так что я еще легко отделался. Самое интересное, что когда я выстрелил, я подумал сначала, что была осечка. Потому что сознание потерял только на несколько минут и почти сразу пришел в себя. Только звука не было: ничего не слышал. И вижу, что кровью захлебываюсь. Помню, как меня до города везли, в реанимацию поднимали, и уже на операционном столе я «отъехал». На пятые сутки пришел в сознание… Мне зашивали подбородок, язык, небо. Десны сшивали. В носу что-то сшивали. Глаз у меня левый мертвый, не видит. Левая сторона мозга зацеплена. Если по медицине, то у человека работает в основном правая сторона мозга. Так что все нормально, легко отделался. Отдыхаю постоянно. Бывает резкая боль в голове: словно кто-то что-то ковыряет там… Привык. Она недолго длится, минут десять-пятнадцать. Сначала я не разговаривал – разучился. Меня в психушке учили говорить. Я лежал в психоневрологическом отделении. Мне дали вторую группу инвалидности. Оттуда отправили в тюрьму. Сначала следствие было, почти год длилось. Мне вменяли пятнадцать статей Уголовного кодекса, в том числе 317-ю статью – покушение на жизнь сотрудника милиции, находящегося при исполнении. Один майор – командир группы ОМОНа – пострадал от моих выстрелов. Я его зацепил. И боец один пострадал. Но все остались живые. У меня трупов нет. Еще была статья – взятие заложников, разбой…

– А каких заложников вы брали?

– Эту статью потом перебили на другую – «Незаконное лишение свободы». Я стал объяснять, что никаких заложников мы не захватывали. Потому что если бы мы захватили, мы бы требовали чего-нибудь. А незаконное лишение свободы приписали к тем случаям, когда мы заходили после моей девушки еще в два дома. Там разбой присовокупили, потому что мы вещи забрали переодеться.

– То есть в этих домах жили незнакомые люди?

– Да. Надо же было переодеться. Не ходить же в военной форме. Но вели мы себя культурно. Я зашел, поздоровался, попросил спортивный костюм и кожаную куртку. Они мне дали. Я сказал спасибо, распрощался и ушел. По закону это вышла 62-я статья, то есть разбой. Еще мне вменяли статью «Угроза жизни убийством». Мы ночью шли, в одном доме горел свет. Мы зашли, чтобы переночевать. Когда уходили, я сказал хозяину: «Если ты за нас кому-нибудь расскажешь, я приду и убью тебя». По совокупности всех статей, мне хотели дать высшую меру. И меня уже вывезли на тюрьму, но заступились за меня мои командиры – комбриг, комбат, командир роты и командир взвода. Писали ходатайство за меня. Москва отменила решение первой инстанции, и мое дело передали в другую прокуратуру. Было проведено доследование, и в оконцовке дали десять лет.

– Объясни, зачем ты все-таки ушел из военной части? Были проблемы?

– Нет, проблем не было. На то время я уже не был «духом», то есть молодым солдатом. Я уже сам учил молодых… Служить мне нравилось. Ну а ушел я по одной причине – личной. А подельник мне просто под руку подвернулся. Из-за того, что у него был автомат, который я себе взял. Поэтому, можно сказать, что он ни за что пострадал. Он тоже, кстати, сидит в этой зоне, но только в другом отряде. У него срок меньше, он скоро должен выйти на условно-досрочное освобождение. Я с ним разговаривал недавно.

– Родные к тебе на свидания приезжают?

– Нет. Почти все отказались поддерживать со мной отношения. Одна мать только пишет. Но я ни о чем не жалею. Что сделал, то сделал. Обратно ничего не вернешь. А то, что оказался в колонии, это своего рода тоже хорошая школа. Большая школа. Тут многому можно научиться. Например, научиться разбираться в людях. Пройдя эту школу и выйдя за забор, ты уже будешь знать, пообщавшись с человеком, что это за человек. Это школа жизни. Тут, как и в армии, выживают. Кто-то доходит до дембеля, то есть освобождается, а кто-то и здесь остается – его в ящик заколачивают. Здоровье не вывозит его… При мне тут двое уже умерли. Один от язвы желудка, и другой тоже – на больницу повезли, не доехал… Так что зону можно сравнить с армией. Почти одно и то же. В этом смысле я ничего не потерял. Единственное, в армии можно было уйти за забор, а здесь – нет.

– Получается, что армию довели до уровня зоны? Или все наоборот: зону довели до уровня армии?

– В армии тоже разные части бывают. В нашей части был полнейший бардак. Пили, когда хотели. Ходили гулять, когда хотели. Многое себе позволяли… На суде я признал, что похитил оружие, насильно забрал патроны у сослуживца, признал грабеж, признал сопротивление сотрудникам силовых органов. Еще мне хотели приписать дезертирство, но этого я не признал. На суде я сказал, что от службы не отказывался. Я убегал не для того, чтобы не служить, а просто ушел… мне нужно было решить свои вопросы.

– Ну и как, решил эти вопросы?

– Наполовину. Надо будет доделывать.

– В каком смысле доделывать? Ты уже оказался в зоне. Выйти и доделать, чтобы еще один срок получить?

– Ну… там все по-другому будет.

Бывший милиционер рассказывает:

– Очнулся я уже в больнице. И тут я понял, что после своего преступления попаду в ад. Потому что я убил человека, а потом застрелился сам.

Осужденный У.

– На свободе я был атеистом, а в колонии я уверовал и поклялся перед Господом. Теперь я понимаю, что Бог воздействовал на меня уже давно. Некоторые вещи, которые делали другие люди, были для меня неприемлемы. Кто-то может подраться или что-то спокойно украсть, а у меня не получалось такое. То есть мне было бы за это очень стыдно, больно, неприятно. Это все у меня началось в юношеские годы. В школе я учился кое-как. Окончил восемь классов, и, так как у меня не складывались отношения со сверстниками, я пошел работать.

– В каком смысле – не складывались отношения? И по какой причине?

– Ну, знаете, я человек по характеру мягкий, а этим пользовались окружающие. Постоянно давили на меня. Старались унизить. Во многом я сам виноват, конечно. Для меня было неприемлемо причинить кому-то боль, подраться. Хотя иной раз я себя ненавидел за то, что не мог постоять за себя.

– Куда вы пошли работать после восьмого класса?

– Я работал в 1-й городской больнице сперва лифтером, потом санитаром.

– В каком городе это было?

– В Тюмени. Я работал до тех пор, пока меня не призвали в армию. Попал во внутренние войска. Когда я демобилизовался и вернулся домой, мне по почте пришло приглашение устроиться на работу в отдельный батальон патрульно-постовой службы. Я пришел в отдел кадров. Мне дали направление на медкомиссию, которую я прошел очень быстро, так как раньше работал в больнице. Потом меня направили в учебный центр на четыре месяца. Прошел обучение и начал работать. К поручениям старался относиться ответственно. По последнему году я даже был одним из лучших сотрудников милиции по своему батальону. За что неоднократно поощрялся. А потом произошел тот случай, из-за которого я оказался в колонии. Я познакомился с девушкой, которую полюбил. Собирался жениться на ней. Но потом обстоятельства сложились так, что появился другой человек…

– У кого появился?

– У нее. И этот человек очень сильно меня оскорбил. Унизил настолько сильно, что перенести это было для меня невыносимо. Он оскорбил меня перед любимой девушкой.

– Как он вас оскорбил?

– Так получилось, что накануне она была на дне рождения у подруги, там познакомилась с этим человеком. Он на следующий день приехал к ней домой. Я тоже был у нее в это время. Он предложил мне выйти поговорить, начал мне угрожать, оскорблять меня. Я даже вынужден был предупредить, что я сам сотрудник милиции и могу принять меры… Но, узнав это, он просто стал надсмехаться, он сам оказался тоже бывшим сотрудником милиции… Он стал меня унижать, уже не выбирая выражений. И девушка – моя девушка! – после всего этого пошла с ним!.. Это было для меня шоком. Перенести этого я не мог… В связи с чем у меня есть даже два заключения психологической экспертизы, что произошел кумулятивный аффект: в результате унижения, которого я не перенес, я через несколько дней взял оружие и убил этого человека.

– Где вы взяли оружие?

– На работе. Я получил свое табельное оружие… Сначала убил этого человека, после чего застрелился сам. Я выстрелил себе в рот, после чего пришел в себя уже в «скорой помощи». Пуля вышла в шею, не повредив никаких важных органов. Прошла по мягким тканям. Потом я опять потерял сознание. И во второй раз я очнулся уже в больнице. Первая мысль: живой! Вторая мысль: теперь меня посадят!.. И я пришел в такое отчаяние, что захотел даже выброситься в окно. Палата была на шестом этаже. Но сил подняться не было. И еще я почувствовал, что меня как будто кто-то держал. В тот же момент я понял, что я этого сделать не смогу. Словно кто-то мне поставил запрет. Я понял, что это Господь меня предупреждает: не делай! И у меня произошла переоценка ценностей. Если я раньше думал, что я не такой плохой человек, придерживающийся моральных принципов и для Бога приемлемый, и я надеялся после смерти попасть на небо, а тут понял, что после своего преступления выхода у меня нет – попаду в ад. Небо для меня закрылось. Через несколько дней меня перевели в больницу при исправительной колонии № 4 города Тюмени. Это была областная больница для осужденных. Меня закрыли в одиночной камере как подследственного. После курса лечения меня перевели в СИЗО, где я готовился к суду. Меня свозили на «пятиминутку» – психологическую экспертизу. В заключении написали, что я совершил преступление в состоянии физиологического аффекта кумулятивного направления. То есть в состоянии сильного душевного волнения, вызванного противоправными действиями самого потерпевшего. Потом меня перевели в психоневрологическое отделение, где я прошел более комплексное обследование. Здесь тоже заключили, что имел место физиологический аффект. После чего был суд. Но суд не признал физиологический аффект по статье 107-й, то есть как квалифицирующий признак, но использовали это как смягчающее обстоятельство по статье 105-й. И мне дали самый минимальный срок.

– Как получилось, что, взяв на работе оружие, вы спокойно ушли со службы и вас никто не хватился?

– На тот момент я находился в отпуске. А у нас было так заведено, что, перед тем как идти в отпуск, необходимо было привести оружие в нормальное состояние. Я получил оружие, чтобы почистить его. И с оружием пошел разбираться с тем человеком.

– Патроны тоже выдали?

– Да, выдали. То есть я получил всё, что было положено выдать.

– Где вы рассчитывали встретить своего обидчика?

– Я пошел к своей подруге. Я знал, что он туда придет. Я знал, что столкнусь с ним там. Я пришел первым. Потом он пришел. Я сразу вышел к нему навстречу. Чтобы разобраться с ним.

– О чем вы с ним разговаривали?

– Да я даже разговаривать не стал! У меня была такая ненависть, такая злоба… Я просто достал пистолет и стал стрелять.

– Сколько раз выстрелил?

– Пять раз.

– Сразу убил?

– Да, должно быть, потому что все пули пошли по жизненно важным органам.

– Когда вы попытались застрелиться?

– Сразу же.

– В этой же квартире?

– Нет, на улице.

– А где была ваша девушка?

– Она осталась в квартире.

– Разве она не выбежала?

– Я только одно помню: когда мое сознание потухало, она была рядом.

– Значит, она все это видела?

– Точно я не знаю. Навряд ли она все видела. Потому что я совершил убийство на улице. Он шел по улице, и я вышел из квартиры к нему навстречу, тоже на улицу. Там все и произошло. Я убил его, и у меня наступило какое-то безразличное ко всему состояние. Потухшее. Бессильное. И я выстрелил в себя. Сейчас у меня повреждены нервные окончания. Один глаз стал меньше видеть. При резкой смене погоды начинает болеть правая половина головы. Глаз начинает закрываться. Но я считаю, что все-таки легко отделался. А вообще я не люблю об этом вспоминать. Потому что это мое бесчестие, позор. И здесь я хочу сказать о Господе, который, несмотря на то что я такой преступник и убийца, показал мне иной путь для жизни. Дело в том, что, когда я находился в тюрьме, мне дали переписать молитву «Отче наш». Я ее вызубрил. А перед судом я обратился к Богу с такими словами: «Я понимаю, что совершил преступление, и понимаю, что должен понести наказание. Но пусть мне дадут срок не десять лет, а хотя бы шесть». Так меня суд и приговорил к шести годам.

– Вам письма из дома приходят?

– Да, приходят. Родные ждут, что я пойду на условно-досрочное освобождение.

– Город свой вспоминаете?

– А зачем? Пока я здесь нахожусь, я должен жить именно тем, с чем я здесь сталкиваюсь. Я – преступник, отбывающий наказание. На суде я признал свою вину.

– Кстати, на суде были ваши коллеги по службе? Какую оценку они дали тому, что вы взяли табельный пистолет и пошли убивать?

– Дело в том, что из-за моего преступления пострадало очень много людей. Человек, который находился в дежурной смене и выдал мне пистолет, он был уволен. Пострадал даже заместитель начальника ГУВД области, которому объявили выговор. Хотя все эти люди были совершенно не причастны к моему преступлению. И от этого было тоже тошно и противно, что я причинил им неприятности. На суде была мать убитого. Сколько ей горя я принес. Но слава Богу, что Господь открывает нам глаза на наше безумие.

Преступление бывшего милиционера Х. укладывается в четыре слова: бил, бил и убил. Спрашиваю его: жалеет он о происшедшем?

– Затрудняюсь ответить. В той ситуации у меня не было времени даже подумать. На месте потерпевшего мог оказаться я.

Осужденный Х.

– Я работал в УВД Магаданской области, в отдельной роте конвойной службы. Конвоировал подследственных из СИЗО на судебные заседания и обратно – после суда в СИЗО.

– За что вас посадили?

– Праздновали День города… Отмечал праздник дома, со своей невестой. У нас были гости, тоже сотрудники милиции. Ну вот… случилась перепалка с проходившими мимо нашего дома…

– А какой был этаж?

– Третий. Лето, окна открыты…

– Как же вы могли поссориться с ними с третьего этажа?

– Наши девушки вышли на улицу покурить, и я просто оказался свидетелем того, что завязалась у них перебранка с двумя нетрезвыми людьми. Вступился сверху, из окна… открытого… в разговор. Сказал, чтобы уходили. Кончилось тем, что нам пообещали: «Мы еще вернемся». Никто, конечно, значения этому не придал, потому что и с той стороны были пьяные, и мы сами были нетрезвыми. А они действительно вернулись, только уже не вдвоем, а вчетвером, и с монтировкой. Пришли разбираться по поводу того, что мы якобы ведем себя вызывающе. Дело дошло до драки, после которой один умер на следующий день в больнице, а другой… под утро где-то оклемался… Еще двое успели убежать. Нас трое мужчин было в компании, мы сами вызвали «скорую»… Сначала пытались уладить конфликт мирно. По крайней мере, я спускался с одним из них на этаж ниже, на площадке разговаривали, пришли к согласию, а уж когда поднялись, я увидел, что замахнулись на мою девушку, и я вступился… бил руками, ногами… потом суд посчитал, что это я один его убил. Вообще по делу я проходил один… сделали из меня такого Рембо! Первый допрос был на следующий день. Меня допросили в качестве свидетеля. Я не отрицал, что участвовал в драке: у меня же на лице синяки были… В то время как мои друзья сказали, что они в драке не участвовали. Дальше меня допрашивали уже как подозреваемого, а через неделю закрыли в СИЗО. До обеда я был еще на работе, а после обеда вызвали в прокуратуру: очередной допрос, и мера пресечения – арест. Подавленность была страшная… Меня ведь когда привезли в СИЗО, сразу закрыли в «стакан» – это метр на метр пространство, дверь с глазком. Я простоял там часа полтора. Было время осмыслить, что меня арестовали и теперь у меня начнется совсем другая жизнь. За решеткой. И я даже настроил себя, что это – надолго.

– Как отнеслась к этому ваша девушка? Письма пишет?

– Да, сначала переписывались, хотя… Магадан небольшой город, пошли слухи, и мою девушку, конечно, все это психологически травмировало. В довершение, ее тоже уволили из органов…

– Она работала в милиции?

– Да.

– А ее-то за что уволили?

– За дискредитацию звания сотрудника милиции. Имелось в виду, что все, кто был в нашей компании в тот день, дискредитировали свое звание сотрудника правоохранительных органов. И всех впоследствии уволили.

– Включая ваших друзей, которые не участвовали в драке?

– Да.

– Сейчас девушка пишет?

– Нет, она уже вышла замуж. В принципе, я не сужу ее за это. Ну, что делать…

– Помните, как в «Джентльменах удачи» в первый раз Леонова завели в пустую камеру, и у него от страха глаза полезли на лоб, когда он услышал за дверью топот десятков ног – это возвращались с работы уголовники. А что вас поразило в самые первые часы пребывания за решеткой?

– Поразило, что в СИЗО, в камере небольших размеров, оказалось много народу. Да еще везде веревки натянуты – белье сушится. Меня сразу спросили, за что попал. Всех интересует, с кем придется сидеть в одной камере… Да нормально все было, никто пальцы не гнул, потому что камера – для бывших сотрудников. Очень много оказалось знакомых: кого знал лично, кого – заочно.

– Говорят, сколько человек живет, столько и учится: ошибки тоже воспитывают… То, что произошло с вами, чему-то научило?

– Трудно сказать… так получилось, что я совершил преступление, и я не думал…

– Жалеете? Можно было избежать преступления?

– Если я не буду жалеть… Не знаю. Затрудняюсь ответить. В той ситуации у меня не было времени даже подумать. На месте потерпевшего мог оказаться я.

– В один прекрасный день у меня просто не выдержали нервы, – говорит осужденный Г. – И когда мне попал в руки нож – это судьба…

Оставив лежащего в коридоре тестя, он зашел в комнату и сказал: «По-моему, я его убил».

Осужденный Г.

– В колонию я попал за убийство, которое совершил полгода назад. Следствие прошло быстро, потому что я был полностью в признании. Я знаю людей, которые по три года находятся под следствием, поскольку не соглашаются с обвинениями. А я сразу согласился. Осудили меня на девять лет лишения свободы. Когда освобожусь, мне будет сорок семь лет.

– Откуда вы родом?

– Из Красноярского края. Правда, родился я в Амурской области. Но мне был один год, когда мать привезла меня в Красноярский край. В общем, в Красноярске я и вырос.

– Где вы работали?

– В УВД. Ездил сопровождающим в поездах – в составе наряда милиции. Пресекали беспорядки, пьянки.

– Какие-то интересные случаи по работе запомнились?

– Да не было ничего запоминающегося.

– Оружие применяли?

– Мы ездили безоружными.

– В каком звании вы были?

– Я рядовой.

– Сколько вы прослужили в милиции?

– Два года.

– До работы в милиции чем занимались?

– Я десять лет на заводе отработал. Наступила перестройка, и нашу бригаду сократили. Мы оказались в административных отпусках. Вот, значит, работы нет, а мне предложили друзья, которые отработали в милиции по многу лет, пойти в милицию. Работа оказалась интересной – ездить, сопровождать… Мне понравилось. А в колонию я попал по бытовой статье. Тесть у меня… с последней женой, со второй, с первой я развелся… он сильно пил, часто очень, ну и жить не давал. В течение пяти лет я все это терпел, устал бороться с ним. Ну… как объяснить, что произошло. Это дело случая. У меня все это произошло совершенно случайно. Была очередная пьянка. Он на меня кинулся в драку. И случайно – просто чисто случайно – мне попал нож в руку. И я им ударил. Я его ударил восемнадцать раз. Я не помню, как вообще-то все это было. Куда я его бил… я просто не помню. В себя я пришел в тот момент, когда он уже упал.

– А жена была дома?

– И его жена, и моя жена – его дочь – обе дома были.

– Они пытались вас разнимать?

– Нет, все это произошло так быстро… Мать спала, а моя жена была в другой комнате.

– Она слышала крики?

– Вот именно, что он не кричал. Она только слышала шум. Но поскольку эти постоянные ссоры и ругань продолжались в течение пяти лет… то есть он как напьется, и начинается: не так ходишь, как говорится, не так летаешь… Придирался практически ко всему. И это в течение пяти лет, и почти каждый день. В квартире, в которой живешь. Пропадает желание вообще идти домой. Но приходится, так как – семья. Конечно, надо было вовремя уйти, пытался… Были варианты снять квартиру, но моя жена боялась оставить мать с ним.

– Дети у вас были?

– Да, был ребенок, двенадцати лет. У меня от первой жены еще ребенок. Мой родной сын. У второй-то был мне неродным.

– В народе говорят: все мы сильны задним умом. Как вы уже сейчас, спустя полгода, расцениваете то, что произошло тогда с вами?

– Ну, я все помню. Я сам же вызвал милицию, дождался, признался. Ничего не скрывал. И нож был на месте. Я сразу написал явку с повинной. И меня увезли в ИВС, там я пробыл десять дней. На одиннадцатый день увезли в СИЗО. Похоже, это судьба. Потому что я по-всякому пытался уйти от этого. Раньше я и милицию вызывал домой. До такой степени уже доходило, что к нам домой милиция просто не приезжала. Почему? Да потому, что очень часто вызывал. А что толку? Его заберут, он утром приходит, еще больше гонора, мол, штраф надо платить, давайте мне деньги, пойду уплачу. А вместо этого опять напивался, опять скандалил. То есть еще хуже получалось. Он жену свою пытался бить, даже не то что пытался, он в трезвом-то виде периодически ее бил… Ну, такой человек. На суде его жена, его сын и его дочь – моя жена – все они были на моей стороне. Претензий ко мне не имели и говорили только в мою пользу. Жена ездила ко мне в СИЗО, передачи привозила. И сейчас пишет письма. Моя теща тоже сама мне привозила передачи. И вообще, у меня была надежда, что на суде мне дадут не так много.

– Какие обстоятельства вы считали для себя смягчающими?

– Ну, не знаю, если смотреть по Уголовному кодексу, то у меня все обстоятельства были смягчающими. У меня получился нервный срыв. Все это накапливалось, накапливалось, и в один прекрасный день просто сорвался. Когда мне попал в руки нож – а он ко мне именно попал – это судьба… Вот у меня – действительно судьба! Я был в комнате, слышу, он на кухне кричит. Я уже привык к этому, и внимания не обращал. Потом он начал ломать мебель – кухонный стол. У меня уже нервы не выдержали, я захожу на кухню и говорю ему: «Ты бы хоть на праздник не портил нам настроение». А было как раз 1 Мая. И я продолжаю ему говорить, мол, зачем ты кухонный стол разломал. Попытался с ним нормально поговорить. Но это бесполезно… Я уже раньше сколько раз пробовал говорить с ним – бесполезно! И я пошел. У нас, как выйти из кухни, был небольшой коридорчик. В этом коридорчике стояла тумбочка, а над тумбочкой – зеркало. Он меня догоняет в коридоре и кидается в драку. И прижимает именно к этой тумбочке. А на ней лежал самодельный ножичек, который обычно носил с собой ребенок – он играл им во дворе с другими подростками в ножички. И вот я уперся рукой в эту тумбочку, и как раз – на нож! Как будто специально… И у меня сразу же, не знаю даже, как это назвать, перемкнуло что-то. В общем, я не помню, как все произошло. Я только начал приходить в себя в тот момент, когда он уже упал. Я тогда пошел в комнату и сказал: «По-моему, я его убил». Реакция родственников была бурной… Шок! И он родной им человек, и я вроде бы родной. Но все равно реакция была, в основном, не в его пользу. Да и вообще дело было совсем в другом, в том, что они теперь оставались одни. Себя же я не оправдываю. Да, виноват. Да, не сдержался. Я когда находился в СИЗО, то убедился, что процентов девяносто сидят за дело. Но есть и такие, кто сидит ни за что. А таких всего десять процентов. Я вам расскажу такую историю. Перед самой отправкой в колонию я познакомился в красноярском СИЗО с молодым парнем. Он окончил школу милиции, получил звание. Работал дознавателем. Его подставили. То есть он кому-то помешал, занимал должность, которая кому-то потребовалась. Там вообще не было состава преступления. А ему приписали взятку. Он задержал человека с пистолетом в руках, потом отпустил его. Уголовное дело не заводилось, потому что был отказной материал. Что происходит дальше? Этот человек приходит и предлагает ему взятку. Он доложил своему начальству, мол, что ему предлагают взятку. Начальство никаких действий не предприняло. И вот в один прекрасный день заходит в кабинет человек, кладет деньги на стол и быстро уходит из кабинета. Следом уже заходят, как их там правильно называть, по надзору за милицией. Ну вот, факт налицо: деньги на столе. Единственный плюс – не было отпечатков пальцев.

– Давайте поговорим о тех девяноста процентах, которые попадают за решетку за дело.

– Ну я ведь сидел в СИЗО в камере для бывших сотрудников. Так что говорить могу только о сотрудниках правоохранительных органов. Люди разные, как и среди гражданского населения. Но сотрудник милиции, который идет на преступление, хуже в том, что он использует форму, использует власть.

– Используя форму, он, возможно, надеется, что благодаря этому уйдет от ответственности?

– Нет, об ответственности он не думает.

– Попадали в вашу камеру какие-то высшие чины?

– Нет. В основном, рядовые. Были и офицеры, но значительно меньше.

– В отношениях рядовых и офицеров присутствовала какая-то субординация?

– Нет, в тюрьме все одинаковы.

– Может быть, кто-нибудь пытался поставить себя выше других?

– Да там не поставишь…

– Почему?

– Просто отвернутся от него, и кто его будет слушать – никто. Хотя можно и совсем не общаться. Специально никто ни к кому не лезет. Все думают об одном: как отсидеть срок.

– На вашей работе как расценили происшедшее? Что написали в характеристике?

– А я не работал в последнее время в милиции. Я не с погон в тюрьму попал. Уволился из милиции – сам ушел. На тот момент у меня было, можно сказать, частное предпринимательство. Но я не успел его зарегистрировать. В общем, в уголовном деле я фигурировал как безработный.

– В чем заключалось ваше частное предпринимательство?

– Я кормил людей. Делал дома пирожки и развозил по офисам, возле которых нет столовых. Приходилось много ездить, искать клиентов, договариваться, принимать заказы – дело хлопотное. Но окупалось с хорошей прибылью. Я прожил с этой семьей пять лет. Я ушел от первой семьи и оставил им все. То есть оставил все сыну – у меня сын уже взрослый, ему сейчас девятнадцать лет. Квартиру, дачу оставил. Собрал сумку и ушел. Первая жена не хотела со мной разводиться. Она развелась, уже когда меня посадили в СИЗО. Что я потерял, когда меня посадили? В материальном плане – свое предприятие. Которого я добивался. Которое я налаживал. Удар для меня большой. Я потерял все, что создавал своими руками. К чему стремился. О чем мечтал. Хотя я всегда был уверен в себе, и я всегда знал, что в тюрьму я никогда не попаду. Я был в этом убежден, потому что был законопослушным гражданином. На суде удивлялись: «Как же так, у тебя даже никогда не было приводов в милицию». Никто не верил, что я мог такое совершить. С моей стороны это все произошло неумышленно. Хотя считается умышленным убийством. Я его убил… Убил!.. На суде подтвердилось, что он пил часто, скандалил. Пять лет я терпел… и моральное унижение – как только грязью меня не поливали. Но я терпел, потому что любил эту женщину, хотел с ней жить, жить семьей… И уходил я, просто не выдерживал. Может быть, и в этот раз тоже надо было к кому-то уйти в гости – к кому-нибудь из друзей. Я бы ушел, но не успел.

– Иногда убийцам снятся их жертвы…

– Самое удивительное, мне он ни разу не снился. Хотя у меня были… сомнения. Просто я не имел права лишать жизни человека. Вот это меня угнетает. И всю жизнь будет угнетать. Я не раз думал об этом. На свободу я выйду только через девять лет!.. И в таком возрасте… Тут есть о чем подумать. Я выйду, и буду никому не нужен. Женщина, с которой я жил, она девять лет меня ждать не будет. Ребенок вырастет, у него появится своя семья. Я ему дал какую-то базу, остального в жизни он будет добиваться сам. И когда я выйду на свободу, приду к нему, он скажет: «Извини, но когда я добивался всего этого, тебя рядом со мной не было». Такая вот ситуация. Куда идти? К матери? Она живет у моей сестры, там без меня тесно. И где гарантия, что я, когда выйду, не совершу новое преступление? Потому что я потерял все: жену, квартиру, машину, гараж, дачу. С чего начинать жизнь на свободе? Вставать в очередь на биржу труда? Или открывать свое дело? Не так это просто… Любое дело начинается пусть с маленького, но криминала. И я тоже, когда делал пирожки, оформил документы на тещу, потому что пенсионеры не платят налоги. Святых людей нет. Просто возникают ситуации, когда без криминала не обойтись. В такие условия нас поставило современное государство. Я как человек, поживший в совдеповские времена, скажу так: в то время я никогда не думал искать на стороне какую-то работу. Где можно подработать, чтобы принести домой побольше денег, я не думал… Я знал, что мне на производстве заплатят вовремя зарплату. И такую зарплату, на которую я могу, там, съездить… ну, прокормить семью свою. Если мне это надо, я просто пойду и устроюсь еще на одну работу. И буду работать. А как сейчас происходит, в наших условиях? Молодой человек оканчивает школу. Хорошо, если у его родителей есть возможность содержать его в институте – он поступает и учится. А если нет возможности? Надо идти работать. Но куда? В коммерцию? Сейчас столько конкурентов, что выбиться просто невозможно. Надо где-то что-то делать… все это идет через нарушение закона. Молодежи сейчас особенно трудно. Раньше молодой человек мог прийти на завод, у него была цель, он знал: пусть через десять лет, но он заработает квартиру. Сейчас все заводы закрыты, зарплату нигде не платят. Чтобы открыть свое дело, нужен первоначальный капитал. А где его взять? Опять надежда на родителей…

– Когда человек вырастает, он уже сам должен помогать родителям.

– Вот поэтому у нас и преступность сейчас растет. Это очень серьезный вопрос. Человек еще не смог встать на ноги, а родители ему уже становятся помехой. Очень много таких преступлений… Это тоже своеобразный итог проводимой государством политики.

– Однако роль личности нельзя недооценивать. Фактически человек сам себя сажает в тюрьму: сначала он совершает преступление, а потом уже государство его наказывает.

– Если говорить о наказании, то мне кажется, что каждый человек, попадая в тюрьму, задумывается о своем преступлении. Я не встречал еще ни одного человека, который бы пришел и хвалился: «Да я, там, убил пятерых». Все осознают свою вину. Каждый переживает. Я сейчас думаю, какой вред я принес той семье, в которой совершил убийство близкого человека. Как она – женщина, с которой я жил, сейчас будет зарабатывать деньги? Хорошо, если она где-то устроится. Хорошо, если, пойдет у нее дело. А если не пойдет? Я сломал ей жизнь. Себе-то я не сломал: я проживу здесь. Государство меня здесь обеспечит. У меня девять лет срок, я этот срок вполне выдержу. Я нормальный, физически развитый, здоровый человек. Я просуществую здесь. Мне большого вреда это не принесет. Может быть, только в моральном плане.

В приговоре осужденному Л. написали: «Преднамеренно нанес тяжкие телесные повреждения».

– Вы согласны с такой формулировкой? – спрашиваю его.

– Да, я перестарался, переборщил.

Осужденный Л.

– Я родом из Екатеринбурга. Работал я сперва в военизированной пожарной части. А потом ее расформировали, и я перевелся в Управление по конвоированию при ГУИН по Свердловской области. Наша работа заключалась в том, что мы забирали из СИЗО подследственных и осужденных, а потом везли их по этапам в столыпинских вагонах.

– За что вас осудили?

– Мы приехали из очередной командировки. Сдали оружие. Поехали по домам. И в пригородном поезде у меня получился инцидент.

– Какой инцидент?

– Мы были втроем, в служебной форме. Мы ездили в форме, потому что на работе у нас не было помещения, чтобы переодеваться. Когда мы заходили в вагон, один из моих товарищей случайно наступил на ногу одному гражданину. Был сентябрь, пять часов утра. Было темно. Когда он наступил на ногу, тот человек стал материться. А я шел следом, говорю ему: «Извини, что так получилось. Сам видишь, что темно». – «Ну вот, форму понацепите и ходите туда-сюда. Шары задерете». Мы сели в конце вагона. Сели и выпили. Потому что у одного из нас был день рождения. В это время проводница зашла. Я говорю: «Пойдемте в другой вагон». Мы перешли, сидим спокойно. И тот гражданин тоже перешел и опять пристал к нам: «Вот, вы, такие-сякие, форму натянули и ходите тут по всем вагонам». Я говорю: «Уважаемый, мы же случайно на ногу тебе наступили. Во-вторых, мы же попросили у тебя прощения». – «Мне ваше прощение не нужно, идите вы к такой-то матери». Я говорю: «У моего товарища день рождения. Давай мировую, и разойдемся». Он выпить-то выпил, а потом всех нас опять послал. Я пошел в тамбур покурить, и он за мной пошел. Я говорю: «Давай покурим». – «Нет, я не курю, да и пошел ты вообще на…» У него все вот на этом сходилось, что мы – плохие люди. И в тамбуре он ударил меня по лицу. Я ему ответил. А когда поезд остановился, я решил его вывести на свежий воздух, чтобы он охладился. На ступеньках он запнулся, упал на землю, на бок, лежит, бурчит чего-то под нос. Я вышел ему помочь встать, взял его под руки, со спины, а он мне наотмашь ударил в висок. Ударил явно не кулаком, это сто процентов. В руке у него что-то было. Может, гравий, камни… Потому что я на какое-то время потерял сознание. Когда я очнулся, поезд уже ушел. И я сразу почувствовал, что у меня болит все тело. Пока я лежал без сознания, он все время бил меня. Пинал куда попало. У меня голова болела, спина болела. Я встал и тоже его ударил. Ударил так, что он упал. Мы были на какой-то маленькой станции. Он долго лежал, не приходя в сознание. Тогда я взвалил его себе на плечи и дотащил до автомобильной трассы. Было уже около семи часов утра. Я остановил проходивший автобус и сказал водителю: «Тут человека надо доставить в больницу». Он говорит: «Я никого никуда не повезу. У меня полный автобус народу. Мне надо ехать по маршруту». Я опять говорю: «Да никто никуда не поедет, пока не отвезем человека в больницу». В автобусе оказался сотрудник милиции. Он предъявил мне свое удостоверение, а я показал свое. Он сказал: «Сейчас никто никуда никого не повезет, так как все едут на работу». Я развожу руками и говорю: «Тут такое дело, человек без сознания». – «Ничего страшного. Сейчас я доеду до работы, позвоню в “скорую”, и “скорая” приедет». Я вернулся к этому потерпевшему. Сидел, ждал приезда «скорой». «Скорой» не было. Приехал милицейский уазик. С этим же милиционером. Он уже был в форме, видимо, службу уже принял. Спрашивает меня: «Он еще не в сознании?» Я говорю: «Нет». Погрузили его в уазик, увезли в больницу. На следующий день он скончался.

– А вы где были в то время, когда его повезли в больницу?

– Я поехал с ними. А потом меня отпустили. Я приехал домой и обратился в свою больницу. У меня оказалось сотрясение мозга. Мне дали больничный. На следующий день я позвонил на работу, чтобы сообщить, что нахожусь на больничном. А мне начальник отдела говорит: «Давай приезжай на работу. Надо кое-что порешать». Естественно, я понял, в чем дело. Приехал на работу, мне говорят: «Увольняйся задним числом». Я спрашиваю: «Почему задним?» – «Надо так». Там уже все бумаги были составлены. Нужна была только моя подпись. Мне говорят: «Если не хочешь, чтобы тебя уволили по статье, увольняйся сам. А если выкарабкаешься потом из этого дела, мы тебя обратно возьмем на работу. Восстановим». Я им сказал: «У вас все интересно так получается». Но больше спорить не стал, подписал бумаги и уехал домой. А потом меня вызвали на допрос. Арестовывать не стали. Отпустили по подписке. Два месяца я был на воле. Ездил на все следственные действия из дома. А потом пришел новый, совсем молодой следователь и сказал, что я должен изменить показания. Он сразу заявил, что случайностей не бывает и он уверен, что я совершил преднамеренное убийство. Следователь был практикантом, его со второго на третий курс перевели. И ему просто надо было меня посадить, так как это было его первое дело.

– Адвокат у вас был?

– Был. Но у этого следователя за спиной были очень сильные влиятельные люди, то есть родители и их знакомые. Он пытался воздействовать на меня через моих родственников – жену, сестру. Говорил им такие вещи, что со мной в тюрьме, на зоне могут сделать такое, что… Его отстранили сперва. Прокурор забрала у него уголовное дело. А через несколько дней ему дело вернули. Прокурору дали нагоняй, это я знаю из верных источников. Областной транспортный прокурор взял это дело под личный контроль.

– А какие показания дали свидетели, то есть ваши коллеги, с которыми вы ехали в одной электричке?

– Свидетели были разные. Там были проводники недовольны. Наговаривали всякое. А моих бывших сослуживцев следователь запугал до такой степени…

– К какому сроку вас приговорили?

– К семи годам строгого режима.

– Что написали в обвинительной части приговора?

– «Преднамеренно нанес тяжкие телесные повреждения».

– Вы согласны с такой формулировкой?

– Скажем так: да, я перестарался, переборщил. Но в то же время, когда он мне постоянно угрожал, твердил одно и то же: «Я тебя все равно убью!» – что мне оставалось делать? Тем более после того, как я очнулся. А я когда очнулся, у меня все болело. Как я должен был поступить? Куда-то убежать? Да любой мужик, который уважает себя, никуда бы не побежал. Тем более я был в форме.

– У погибшего была семья?

– Да, мать и две сестры. Жены у него не было. Хотя он всего на год младше меня. Я с 1972 года рождения, а он с 1973-го. На суде его мать и сестра выступили с убедительной просьбой, чтобы меня не сажали.

– Они так и сказали?

– Да.

– Чем они обосновали свою просьбу?

– Я не знаю. Про меня они сказали: «У него семья, ребенок. Пускай этот человек будет дома». От других людей я слышал о покойном, что он был очень самоуверенным человеком, который ставил себя выше всех. Особенно когда примет рюмочку-другую. Что он и доказал, когда подошел к нам троим в электричке и сказал: «Вы все вот такие-сякие».

– На суде были родственники с вашей стороны?

– Естественно.

– Как они восприняли то, что вы совершили?

– Они тоже видели беспредел со стороны следователя. У меня мать-старушка, она ездила ко мне на ИВС, хотя меня на ИВС и не было. Этот следователь сообщил родителям, что меня привезли на ИВС на следственные действия. Сообщил им, что они могут приехать, сделать для меня передачу. Мать приехала с сумками, а меня нет. А следователь потом с улыбкой на лице заявил: «Это не моя вина». Ну как не его вина? Он знал, что меня в ИВС нет.

– Какими были первые впечатления от колонии?

– Замкнутое пространство. И не знаешь, что ждет тебя впереди. Меня ведь сначала поместили в карантин и только потом вывели в зону.

– Когда вывели в зону, что бросилось в глаза в первую очередь?

– Я увидел… людей! Кстати, немало здесь хороших людей. Я даже знаю несколько человек, которые сидят в зоне, но никакого преступления не совершали. И они до сих пор пытаются бороться с правосудием. Если оно есть… Его нет в нашей стране! Очень редко, когда следствие от начала и до конца разберется во всех подробностях дела. А если перед ними сидит бывший сотрудник правоохранительных органов, так следствие только руки потирает. Это же очень хорошо, когда попал на крючок бывший сотрудник. Надо его хорошенечко раскрутить. А прокурорским работникам это тем более хорошо. Все изображают активную деятельность по разоблачению очередного «оборотня». Но я хочу сказать о тех хороших людях, которых здесь немало. Любой может оказаться под градусом, что-то совершить. Оступился человек. Но он потом в полном объеме осознает свои действия. Он признается, что поступил неправильно. Он в душе остался нормальным человеком. И таких в зоне большинство. Они раскаиваются. Я тоже раскаиваюсь. Я не хотел, чтобы пострадавший умирал. Я вообще никак не думал об этом. Просто защищал себя. В том же законе написано, что любой гражданин имеет право на защиту.

– В каком звании вы были?

– Старший сержант.

– Долго собирались служить в органах?

– До конца.

– Жалеете, что пришлось уйти со службы?

– Да не пришлось, а помогли уйти.

– В колонии к чему труднее всего адаптироваться?

– К плохим людям. Есть здесь и такие. Здесь у нас совсем другая жизнь, чем на воле. Ты можешь на воле с плохим человеком не общаться. Можно просто отойти от него. А в зоне закрытое пространство. Хочешь не хочешь, приходится общаться.

– В колонии есть свои неписаные законы?

– Здесь совсем другие условия, чем на бытовых колониях, где есть положенцы. В нашей колонии основная масса осужденных старается жить по нормальным человеческим правилам. То есть никуда не лезть.

– Что значит «никуда не лезть»?

– Некоторые осужденные находятся в постоянных конфликтах с администрацией. У кого-то бывают стычки в отряде, с другими осужденными. Любой конфликт, с осужденным или администрацией, является нарушением порядка, за что может последовать наказание: ШИЗО, ПКТ, СУОН.

– Из-за чего осужденные могут ссориться между собой?

– Кто-то на кого-то не так посмотрел. В итоге – потасовка.

– В основной массе, за какие преступления здесь сидят?

– За особо тяжкие.

– Не смущает, что вокруг столько злодеев?

– Поначалу это сильно давило. Но со временем ко всему привыкаешь.

– Город у нас маленький, слухи передаются быстро, – вздыхает осужденный Д. – И мое уголовное дело получило большой общественный резонанс. У нас на работе было собрание, где меня объявили «оборотнем в погонах».

Осужденный Д.

– Я проживал в городе Артеме Приморского края. Работал в милиции. В колонию попал, можно сказать, случайно. За обычную драку. И вместо того чтобы доставить того человека в отделение милиции, мы разошлись в разные стороны.

– Это произошло в рабочее время?

– Нет, в свободное. После работы. Мы возвращались домой.

– Вы были в гражданской одежде?

– Нет, в служебной форме.

– В какой должности вы работали?

– Начинал я службу в конвое, потом был помощником оперативного дежурного в отделе милиции, а затем перевелся в отдел вневедомственной охраны.

– Работа вам нравилась?

– Да.

– Приходилось применять оружие?

– Конечно. На задержании.

– По вашей работе были случаи, которыми вы могли бы гордиться? Например, задерживали матерого бандита…

– Случаев много было, всех не упомнишь. По крайней мере, у себя в отделе я был лучшим по задержанию.

– Расскажите о драке, за которую вас посадили.

– Мы ехали в машине с работы втроем, поскольку в одном районе все жили. По дороге увидели мужчину, который выходил из частного сектора, где жили цыгане, которые продавали наркотики. На просьбу предъявить документы он не отреагировал. И на этой почве произошла драка. Но вместо того чтобы доставить его в отделение, как положено, мы разошлись в разные стороны.

– Почему же вы не доставили его в отделение?

– У вас бывали такие моменты, когда вы что-то делаете, потом психуете, бросаете и отходите в другую сторону? Так и у нас получилось. Вот представьте, что мы ехали после ночной смены. Заметили мужчину, остановились, выяснили, что ничего критического не происходит, и уехали. А потом, через пять-десять минут, вернулись, но его уже не было.

– Что-то не совсем понятно, зачем вы вернулись.

– Получилось так, что я нанес ему тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть по неосторожности.

– Так он сразу же умер?

– Почему сразу же? Когда мы уезжали, он сидел, матерился. Но мы уехали. Высадили третьего человека и вдвоем вернулись обратно. Поискали того мужика, но его нигде не было. Через месяц его нашли совсем другие люди, совсем в другом месте, уже мертвого. Завели уголовное дело по факту убийства и выяснили, что три милиционера ехали на машине, остановились, посадили этого мужика в свою машину и куда-то увезли. Прохожие запомнили цвет и марку машины. А в милиции только у одного человека была машина такого цвета и марки. Так нас и вычислили.

– Но вы же говорите, что не сажали его в машину.

– Я расскажу, как все получилось. Мы посадили его в машину, повезли. Потом я прошу водителя: «Остановись, я выйду. По малой нужде». И задержанный говорит: «Командир, мне тоже надо выйти». Ну вышел так вышел. А как только он вышел, то кинулся на меня. Судмедэкспертиза потом подтвердила, что он был в нетрезвом состоянии. Спустя месяц мне предъявили обвинение. А двое моих коллег, остававшихся в машине, пошли как свидетели преступления.

– Какой резонанс по факту случившегося был на вашей работе?

– Ну представьте себе, что меня там все очень хорошо знали. И жену мою тоже знали, она работала следователем в нашем управлении. А когда меня привезли в изолятор временного содержания, там тоже все знакомые. Потому что я два с половиной года проработал в конвойной службе при изоляторе. Город у нас маленький, слухи передаются быстро. И мое уголовное дело получило большой общественный резонанс. У нас на работе было собрание, где меня объявили «оборотнем в погонах».

– В каком году это было?

– В 2000-м.

– Как вы сами оцениваете то, что произошло с вами? Можно ли было избежать трагической развязки драки?

– Можно было. Если бы я позволил, чтобы он меня избил, а не я его.

– А мирным путем не пытались решить конфликт?

– Человек кинулся на меня. Драться. Либо я даю сдачи и выигрываю, либо не даю сдачи и проигрываю. Тем более что нас учили: сотрудник милиции с синяком – это не сотрудник милиции, это позор.

– В вашем уголовном деле были смягчающие обстоятельства? Ваши коллеги, остававшиеся в машине, впоследствии подтвердили, что драку начали не вы?

– Перед судом этим двоим свидетелям сказали, что я сознался в убийстве, а их тяну как соучастников. Я знаю, что это им говорили. В итоге на суде они давали те показания, которые от них хотели услышать. Меня осудили и направили отбывать наказание в бригаду хозобслуги при межобластной больнице для осужденных. Эта больница находится на территории владивостокской тюрьмы. В бригаде была самая разная публика. Был даже адмирал флота. И попался мне человек, которому дали пять лет общего режима за двух дохлых курей. У него на иждивении были двое детей. Он не мог никуда устроиться на работу. А если государство не могло его ничем обеспечить, он и пошел на кражу. Такая же ситуация и у меня может сложиться. Вот мне через один год и пять месяцев подойдет конец срока. А я не знаю, куда пойду. Нужен ли я кому? Какому предприятию? Чтобы приняли меня с распростертыми объятиями? Да никому я не нужен. Даже жене, которая написала в письме, что разводится со мной.

– Все равно на воле вы будете чем-то заниматься…

– Хотел бы обратно в милицию.

– В самом деле?

– Да нет, это шутка. Понимаете, я столкнулся с тем, как относится государство к тем людям, которые защищают его интересы. Если человек немножко оступился, тут же дается команда: «Посадить!» И никаких шансов для человека не оставляют. Вот у меня за пять лет работы в милиции не было ни одного взыскания. Одни благодарности были. Денежные премии были. Вот если бы меня не посадили, то в 2000 году меня признали бы лучшим по отделу охраны. У нас раз в полгода проходил конкурс на лучший экипаж, который больше других раскроет преступлений. Я вам более того скажу, что, когда я был в хозобслуге больницы, мне приходилось общаться со смотрящими за зонами. И я для себя сделал шокирующий вывод: такой смотрящий за зоной, то есть уголовник, он намного грамотнее тех же сотрудников милиции, с которыми я работал в отделе. Смотрящий за зоной всегда культурно выражается. Он не позволит себе ни ругаться, ни материться. Он начитанный. Очень хорошо знает психологию. У вольного человека нет времени читать. Ему надо работать, кормить семью, одевать, обувать. А в зоне времени много. Они читают, просвещаются. Очень грамотные люди.

– Сколько времени вы пробыли в хозобслуге при больнице?

– Год. Потом меня отправили в эту колонию.

– В связи с чем отправили?

– Это я оставлю при себе.

– Что-то произошло?

– Не со мной. С моей женой. Я – бывший сотрудник милиции, а она – действующий сотрудник милиции. Связь? Надо было подальше нас развести.

Сотрудник пенитенциарной системы Ю. по ночам промышлял разбоем, а днем исправно нес службу в колонии.

– Угрызений совести потом не было? – спрашиваю его.

– Нет, было совсем другое ощущение. Страх!.. Адреналин в кровь очень сильно выбрасывается.

Осужденный Ю.

– Я служил в войсках КГБ. В погранвойсках. Когда пришел из армии, учился в техникуме. Потом в колледже, в институте. Получил образование инженера связи систем коммуникации. Мне предложили работать в исправительном учреждении. В должности старшего инженера ТСО и связи. После испытательного срока, через шесть месяцев, мне присвоили звание младшего лейтенанта. Работу я выполнял, все были довольны. Предлагали повышение. Через год после того, как я устроился в колонию, я попал, будем так говорить, не в ту компанию. Просто сам сломался. Я задним числом анализировал все, что произошло со мной, и понял, что я просто не выдержал той психологической нагрузки. Нужна была разрядка. И я нашел ее в водке. Начал пить. И даже злоупотреблять. Уже доходило до того, что я искал любой повод выпить. И вот на одной из таких встреч с друзьями затронулся разговор о деньгах. Денег-то не хватало, как обычно. У меня семья. Двое детей… было. На тот момент. Мне предложили совершить преступление. Хотя это я сейчас говорю – преступление – а тогда-то это все было хихоньки-хахоньки. Ребячество. Серьезно-то никто об этом не думал. Просто поговорили, предложили: «Пойдешь?»

– Друзья тоже были из правоохранительной системы?

– Нет.

– Что произошло дальше?

– Поначалу я никак не воспринял их предложение.

– То есть отказались?

– Нет, понимаете, предлагается не так конкретно, мол, вот, всё, пойдем… Как это обычно делается, подводят тебя красиво к этому. Слово за слово, обыкновенный разговор, во время которого вылетит неосторожное слово. И вроде получается, что ты уже дал согласие. А о том, чтобы вот прямо сейчас идти и совершать какое-то преступление, об этом даже речи не было. Поначалу. А на следующий день ко мне приехали и уже конкретно предложили участвовать. Так я пошел на свое первое преступление. Мы совершили разбойное нападение.

– На кого вы напали?

– Павильон ограбили.

– На какую сумму?

– Мизерную. Семь тысяч на двоих. Я же говорю, что это было больше ребячество.

– Ну и как это происходило? Мы знаем, как в кино грабят: надели маски, ворвались, забрали деньги и скрылись.

– А вот, кстати, мое первое преступление как в кино и происходило. Мы сделали из чулок маски, зашли в павильон. У нас были два газовых пистолета. Мы достали их, продавщице показали. Она прекрасно все поняла. Мы связали ей руки скотчем. Потом затолкнули ее в подсобку. Забрали деньги из кассы и ушли.

– Угрызений совести потом не было?

– Нет, было совсем другое ощущение. Страх!.. Адреналин в кровь очень сильно выбрасывается.

– Чего именно вы боялись?

– Просто страшно было. Неосознанный страх. Ну, как это объяснить… например, в «горячих точках» это обычно происходит. Попадаешь в незнакомую ситуацию, чувствуешь, что сейчас начнется бой. Пойдут «духи», будут накрывать. А может, и не будет этого. А может, будет. И в такой ситуации происходит выброс адреналина в кровь… это такое чувство, его невозможно описать. Волнуешься очень сильно.

– А вам приходилось бывать в «горячих точках»?

– Официально – нет. Неофициально – да. Я был на срочной службе, и мы выезжали в командировку в «горячую точку». Это было в 1992 году. Командировка была неофициальной. По документам, я находился в воинской части.

– Я правильно вас понял: совершив нападение на павильон, вы испытали сильное волнение?

– Да, уже совершив преступление, я осмыслил, что нарушил закон. Хотя это громкие слова… в момент совершения преступления я вообще ни о чем не думал. Там я просто знал, что надо пойти и сделать вот это и это.

– А когда наступило осмысление?

– Когда я напился. Рано утром мы ограбили павильон, а в десять утра я уже был никакой.

– А что за повод был напиться?

– Я же говорю, выброс адреналина. Мне надо было снять напряжение. Ну и вливание спиртного состоялось. Довольно-таки большого количества. Я не помню, как добрался до дома. Меня посадили в такси, я поехал, заснул. Проснулся я только вечером, уже дома. И вот тогда я в первый раз задумался, что до добра это все дело не доведет. Было такое чувство, как будто я совершил что-то нехорошее, и теперь на душе оставался осадок. Было как-то неспокойно. Это преступление я совершил в декабре 1998 года. А второе преступление совершил через месяц. Тоже разбойное нападение. Только там мы ехали в одно место, но потом отказались и поехали в другое. И уже там совершили нападение стихийно.

– Как так «стихийно»? И почему отказались от первого места? Не доехали, увидев по пути другой павильон?

– Нет. Мы доехали до того места, где должны были совершить преступление, и потом отказались туда заходить.

– Наверное, увидели охрану?

– Не было охраны. Я вообще смутно помню сейчас тот эпизод. Просто у нас появилось чувство, что не стоит в этот павильон входить вообще. И мы поехали в другое место.

– Ваши домашние догадывались, что в течение двух месяцев вы занимались разбоем?

– Вряд ли. Не догадывались. Дело в том, что днем я работал на зоне. А вечером я трудился еще на двух работах. Разгружал по ночам вагоны и охранял школу. В общей сложности, я ночевал дома раза два-три в неделю. Получалось, что я дома-то и не был. Мне нужны были деньги, у меня в то время как раз родилась дочка. И вот два месяца я был в смятении, жил с чувством неприязни к самому себе, что совершил плохой поступок. Подельников арестовали раньше меня. Еще месяц я ходил на свободе, догадывался, что и меня арестуют, приедут за мной рано или поздно. Не было и мыслей сбежать, потому что куда бежать – семья здесь! А вот самое трудное было уже потом, когда срок дали. После суда пришло осмысление, что пострадал не столько я, сколько пострадали близкие мне люди. Я-то ладно, должен был знать, на что шел. И к чему это приведет в конечном итоге. А вот больше пострадали мои близкие. Меня до сих пор это гложет. Я видел, как мои родители резко сдали. Жена ушла. Сначала четыре года писала письма, а потом перестала. И вот недавно я получил письмо, из которого узнал, что она живет гражданским браком. Со мной развелась. И моя дочь, получается, своего отца знать не будет. А теперь я все проанализировал и пришел к выводу, что я сам прямой дорогой шел в тюрьму. И если бы я не сел за эти два эпизода с разбоем, то попал бы в тюрьму за что-то другое.

– Почему?

– Я же говорю, что сломался психологически, когда устроился в эту систему, на зону. Начал пить. На работе была большая психологическая нагрузка. Сказывалось влияние спецконтингента, да и самой зоны, территории. И очень сильное влияние. Даже воздух в зоне и на свободе различается. Я целый год адаптировался, пока привык к воздуху в зоне и уже вроде бы не замечал такой большой разницы.

– А в этой колонии, где вы сейчас отбываете наказание, какой спецконтингент подобрался? В плане влияния на других людей.

– Да какой контингент? Какой привезли, такой и подобрался.

– Может быть, есть у осужденных чувство некой общности людей из одной системы – силовых структур?

– В основном здесь живут так, чтобы не лезть друг к другу. Потому что все на нервах. Все в ожидании чего-то. Это тоже очень сильная психологическая нагрузка. Хотя, конечно, общаемся. Но чтобы такое чувство общности присутствовало… вряд ли, этого нет.

– Когда вас арестовали, как отнеслись к этому на вашей основной работе, в уголовно-исполнительной системе?

– В характеристике на меня ничего хорошего не написали. «Оборотень в погонах», которого проглядели, просмотрели. Хотя до этого я был чуть ли не первым парнем на деревне. Если быть объективным, скажу так: система, в которую я попал, перешла из войск. Раньше там работали контрактники. И все оборудование, которое передавали с войск, оно не работало. Это был нонсенс, если вдруг что-то начинало работать. Потому что там нужно было все делать заново. И вот я начал все это поднимать, начал восстанавливать. А потом произошел такой случай. Я получил неполное служебное соответствие за то, что у меня отказала станция. У нас стояла автоматическая телефонная станция, у нее срок эксплуатации десять лет, она уже отработала двадцать лет. Вот она приказала долго жить. Когда я обратился к начальству, что надо новую станцию, меня вызвали на ковер. Я получил неполное служебное соответствие, но и новую станцию тоже получил. Вот такой был случай.

– Вы помните свой первый день в заключении?

– Меня привезли в ИВС. И я там встретил людей, с которыми работал на зоне и которые потом перешли работать в ИВС. Они были шокированы, что меня привезли под конвоем, в наручниках. У меня было чувство подавленности. Полная апатия на всё. Из дома меня забрали поздно вечером. Следователь торопилась домой. Я сказал ей: «Пишите мне 51-ю статью». По ней я отказывался от дачи показаний. Следователь говорит: «Ну ладно, мы с тобой завтра поговорим». И мы разбежались: она – домой, я – в ИВС. Да и потом, на допросах, я только кивал головой. Потому что из нашей группы меня задержали последним, и они уже все, что могли, рассказали. Я только подтверждал их слова. А потом был суд. Прокурор запросил для меня восемнадцать лет, а получил я девять. У меня было чувство радости, когда я услышал такой приговор. Я тогда подумал, что не так уж и много дали. Потом уже пришло осмысление, что девять лет, даже три года, и даже один год – это все-таки много. В колонии достаточно времени, чтобы вспомнить всю свою прошлую жизнь. Как я поступал, что делал. Что я буду делать… Это все крутится в голове. Но эти планы… замки воздушные! В отряде мы газеты читаем, телевизор смотрим, следим за новостями. Стараемся быть в курсе всех событий. Но все равно отстаем от жизни, помаленьку деградируем. Кого недавно посадили, их привозят в зону, начинаем с ними общаться, они спрашивают: «Ты откуда, парень, вообще свалился?» Начинаю объяснять ему, что я сижу с прошлого века!.. Что я уже – мамонт!