А планида бывшего ежика давала ему удивительный шанс воспарить над землей и свободно летать, игнорируя кажущиеся сверху такими смешными границы, устроенные нелепыми пешеходами для себе подобных.

Пора было уже ложиться на давно выбранный курс к манящему и призывному теплу далекого моря и волшебной зелени высоких гор, увенчанных белыми шапками вечных снегов. Как часто холодными осенними вечерами и короткими днями, засыпанными надоедающими зимними снегопадами, ежик представлял это состояние бесконечности свободного полета. И вот настало время: тянуло его к новым приключениям и беспокойному счастью странника. К новой жизни.

Но птица вдруг повернула назад, к оставленной норке ежика. С трудом протиснувшись внутрь, она стала лихорадочно перебирать вещи. Наконец она вспомнила о полке над входной дверью. Среди кусочков кожи, каких-то старых часов и перчаток она нашла заветную котомку, которая снилась ей прошлой ночью. Птицу охватило непонятное чувство встречи с чем-то родным и знакомым, но позабытым в череде быстротекущих дней, потерянным однажды и вновь обретенным. Теперь уже, как хотелось верить, навсегда. Как счастлива была эта большая и гордая птица отправиться в новую жизнь к удивительным приключениям и нести с собой крохотный кусочек своего увлечения в пешеходном прошлом.

На ручке котомки блестели две капельки воды, совершенно непонятно как попавшие туда. Ведь котомка все время стояла на дальней полке, и внутри норки ежика никакого дождя быть не могло. А может быть, это и не вода совсем? На них попал случайный луч солнца, и перед глазами птицы пронеслась странная феерия отраженного света. Птица нашла какую-то старую тряпку и тщательно вытерла все капельки с изящной ручки котомки. А потом порылась на соседней полке и, оглядев норку еще раз, унеслась прочь, крепко держа свою драгоценную поклажу. Внутри котомки лежали три иголки ежика — еще один привет от прежнего увлечения. Даже когда кажется, что мы рвем с прошлым и уходим в неведомую даль, прожитое не оставляет нас. Оно следует за нами воспоминаниями о радостях и горестях пролетевших мгновений…

Покружила птица над полянами Дальнего Леса, пролетела вдоль извилистых лесных дорожек к самой чащобе, покружила над зеркальной гладью Серебряного озера и его окрестностей. Но так и не увидела нигде хорька Василия, который к этому моменту уже должен был бы превратиться в гордого ежика, весело переваливающего с боку на бок. Не было его нигде, а уж ежика-то она бы заметила наверняка. Сама ведь была им совсем недавно и знала, где ежики любят бывать больше всего в мгновения огромного счастья и где любят прятаться в минуты особой опасности. Облетела птица пару окрестных полян, пролетела вдоль основных и любимых ежиками тропинок. Никого. Хотелось напоследок увидеть старого друга — хорька Василия. Хотя бы еще один раз перед далеким путешествием, но поняла птица, что не судьба. Она с недавних пор удивительных превращений стала верить в свою судьбу и больше не называла ее индейкой или каким-либо другим непонятным зверем.

А меж тем хорек Василий был совсем рядом, на соседней западной поляне, под большим раскидистым дубом. Он полулежал с обнимку с обычной для себя бутылкой березового сока и старой мечтою о теплой и удобной норке. Вот только иголки у него так и не выросли. Значит, на самом деле не судьба стать ему колючим ежиком-работягой. Что-то не сложилось, не срослось.

Он привычно думал о явной несуразности бытия, но совсем не собирался сдаваться на милость судьбы. Василий грустил, но понимал, что надо продолжать жить и надеяться, что и у него все однажды получится. Просто заплутало его долгожданное счастье на самых дальних подходах к их местам. Видимо, истинное счастье всегда неторопливо. Оно неизбежно придет, просто не может не прийти. Хорек пил столь любимый им березовый сок и думал, что его счастье будет огромно и изменит все вокруг. Самые простые и незаметные вещи заиграют новыми гранями. Наверное, он был прав тогда, ведь жить совсем без надежды и веры нельзя…

А на северной оконечности Дальнего Леса, у самого Серебряного озера, грустила в своей невысокой хижине молодая норка по имени Анфиса. Она искренне хотела сделать всех счастливыми — вот только не всегда знала, как же этого добиться. Ну не получается всех сразу осчастливить, даже если очень-очень хочется. Как ни крути, а выходит так, что штучная эта вещь — подлинное счастье. Редкое. Нельзя его выпускать серийно и раздавать всем страждущим оптом и в розницу, как сливочное масло, ни в сказочном Дальнем Лесу, ни в прочих больших и малых королевствах, ни в нашем жестоком и далеко не сказочном и коварном мире. Не хватает на всех удачи и счастья, так устроена жизнь. И если бы ждала удача нас за каждым поворотом, разве радовались бы ей так, разве гонялись за ней, как за сказочной и неуловимой птицей? Такова уж планида нашего недолгого земного путешествия.

Норка Анфиса, которая могла обернуться очень толстым и умным зайцем или сердитым на вид, но тонким, с ранимой душою одиноким волком и исполнять желания, была на самом деле еще очень молода и от всего сердца хотела помочь. Бескорыстно, всем-всем и сразу. Но, видно, дано ей было пока исполнять только самые высокие и светлые мечты — например, подарить счастье полета.

Потому и грустила она в своей старенькой небольшой избушке, скромно стоящей недалеко от Серебряного озера, на самой западной оконечности сказочного Дальнего Леса. Благо, что любимый малиновый чай привычно согревал ее тело, а неистребимая вера, что все получится, так или иначе, рано или поздно, но несомненно получится, согревала душу и спасала от уныния. Ее жизнь и приключения только начинались. Все еще было впереди…

Ждали обитателей сказочного Дальнего Леса и его окрестностей удивительные события и таинственные повороты судьбы, неожиданные встречи с гостями из сказочного мира и чудесные открытия, но об этом — в следующих сказках.

Хорек с весьма редким для жителей Архипелага Сказок именем Василий, поэт и философ волшебного и загадочного Дальнего Леса и его не менее магических окрестностей, очень любил свою меланхолию. Она, эта самая меланхолия, переливалась разными гранями сожалений и полутонами неисполненных желаний, как большая хрустальная ваза всеми цветами радуги на солнце. Вся его утонченная, неоднозначная и противоречивая натура народного художника и печального философа, резонировала с грустной возвышенностью этого состояния.