Резко зазвонил телефон. Ченчевич снял трубку.

— Алло! Да, да, передаю… — сказал начальник контрразведки корпуса и обратился к полковнику: — Это вас, Виктор Владимирович.

После телефонного разговора начальник отдела контрразведки армии попрощался с Ченчевичем и Мамчуром.

В тот же вечер Микола проведал Черноту, а на следующий день рассказал Тарасюку и Ченчевичу об этой встрече.

…Чернота встретил Мамчура неприязненно. Буркнул что-то в ответ вместо приветствия и потащил за собой в старый запущенный сад.

Еще утром там гремел бой. От двухэтажного строения на околице села остались только груды битого кирпича и закопченная стена, что чернела пустыми проемами окон. Дальше темнели заросли колючего кустарника. Чернота неожиданно начал жаловаться на своих подчиненных:

— Дураки! Шныряют между солдатами, как крысы. Вдруг какого земляка встретят? Вот дел-то будет!

Он понизил голос до шепота, стал уговаривать Мамчура, чтобы тот держался подальше от чекистов и комиссаров, которые мерещились Черноте на каждом шагу.

Вечер был теплый, погожий, только из перелеска тянуло прохладой. Где-то неподалеку звучали песни.

— Слышишь? Холера ясна, наши поют! — воскликнул Чернота и схватил Миколу за рукав: — Пойдем поближе…

В толпе были солдаты и офицеры, кое-кто с орденами и медалями на груди, с нашивками, которые говорили о ранениях.

Чернота пробился в самую гущу и стал подпевать.

— А ты чего молчишь? — спросил он какого-то солдата, который понуро стоял рядом. — А ну, давай нашу! Что носом крутишь? Не хочешь? Так я научу… — и Чернота схватил бойца за плечо.

— Иди ты! — отмахнулся тот. — И без тебя тошно. Пока мы тут песни поем, вшивые бандеровцы наших отцов-матерей убивают…

Чернота отскочил как ужаленный, испуганно оглянулся.

— А ну, цыц! — прохрипел и сплюнул себе под ноги. — Нашел место… Люди поют, а он, глянь, митингует…

На слова Черноты никто не обратил внимания. Бойца обступили, стали расспрашивать, что случилось.

— Расстреливают, вешают невинных людей. Письмо из дому получил. Сестра пишет, в нашем селе националисты убили человек двадцать. Мы вот поем. Что нам? А как дома? Живы ли еще наши?..

— А ты откуда родом? — спросил кто-то солдата.

— Из села Здовбыца Здолбуновского района Ровенской области.

Чернота подтолкнул Мамчура, и когда они отошли в сторону, злобно прошипел:

— Видал агитатора? Знает, гнида, где распинаться. Резать их, душить, вешать! Ты слыхал, как он сказал «вшивые бандеровцы»? Нет, сестра ему так не напишет! Это уж тут, под влиянием комиссаров. Всех их под коготь, чтобы некому было писать, жаловаться…

— Погоди, — перебил Мамчур. — Ты что, не видел вшивых? Так мы же с тобой вшей кормили, может, забыл?

— Замолчи, слышишь! Или я сейчас такого натворю… — Чернота кипел от злобы. — Меня не переубедишь. Запомни лучше этого типа: Полотнюк, село Здовбыца. Запомни!

— А может, он такой Полотнюк, как я Москва!

— Ничего, там разберутся. Главное, запомни: Полотнюк, Здовбыца…

— …Черноту я хорошо знаю, — сказал Мамчур в конце рассказа. — Кровожадный зверь. Еще в подполье похвалялся своей жестокостью. «Кому я не верю, — говорил, — тому не жить».

— Как же вы, Микола, очутились среди таких зверей? — с укором в голосе спросил полковник.

— Видите, в ОУН меня втянули еще в школе, когда я не очень-то разбирался в политике. К тому же это было время разгула в Галиции пилсудчиков. Нас «воспитывали идейно»: много говорили про самостийную Украину, про борьбу за долю народа. В 1939 году, когда началась вторая мировая война, а через какое-то время западноукраинские земли воссоединились с Советской Украиной, наша организация, как мне казалось, сама по себе развалилась. И только перед самой Великой Отечественной я понял, что ошибался — националисты стали действовать. В числе других объявился и Михайло Ильчишин, тот чертов учитель, который втянул меня в организацию…

Мамчур опустил голову, задумался.

…Это случилось в конце апреля 1941 года. Однажды вечером Микола задержался в сельсовете — помогал оформлять клуб к первомайским праздникам. Возвращался домой поздно. Открыл калитку, шагнул во двор…

— Погоди, Микола! — услышал из темноты.

Зашелестели ветки сирени, и из-за кустов вышел Ильчишин.

— Что, не ждал? Ну тащи меня в НКВД: ты же студент. А может, и комсомолец? — Ильчишин помолчал, потом договорил: — Видно, плохо я учил молодежь, раз теперь не знаю, кому довериться.