– Где же ты был, милый мой?

– Дома.

– И что ты там делал?

– Лежал и думал.

– А дальше?

– Дальше мне позвонили из типографии. Я оделся, по дороге улыбнулся одной девушке, купил розы для Сусан…

– Спасибо, – ответила Сусан.

– Ты что, смеешься? – спросил редактор.

– Над кем?

Редактор ни за что на свете не сказал бы «надо мной», поэтому пришлось смолчать. В руках он держал толстый красный карандаш, и веки его были воспалены, словно он обвел их красным карандашом.

– Материальчик-то твой я снял.

– За этим только и вызывали? А почему, можно узнать?

– Потому, что ты сам не знаешь, о чем пишешь.

– Лучше всего получается тогда, когда не знаешь, о чем.

У редактора был очень усталый вид, а ему еще предстояло достать в магазине мацун.

– Итак, хочешь знать почему?

– Редакторов не спрашивают почему, особенно ночью, в типографии…

– Не к месту остришь, голубчик. Этот твой чудо-врач спит с медсестрой. В горком поступил сигнал. А еще двоих детей имеет…

– Кто, медсестра?

– Нет, герой твоего рассказа.

– И из-за этого вы сняли материал?

– А тебе мало? – Редактор подумал, что так поздно нигде не найдет мацуна и Арма опять станет пилить его и сетовать, какая она несчастная.

– Ну, так я пошел.

– Погоди, я с тобой.

Во дворе редакции стояло несколько автомашин.

– Привет, Кероб, – сказал Левон.

Кероб, как всегда небритый, сидел у руля, сжимая в пожелтевших зубах черный мундштук. Дверца машины была открыта.

Удлиненный его профиль казался обломком скульптуры египетского фараона. Впечатлению мешали только глаза, живые, с болезненным, лихорадочным блеском. Кероб работал по ночам, днем он трудился еще где-то. Его трубка искрилась огоньком в зубах, а глаза горели между бровями и скулами. Трубка скоро погаснет, но это ничего, можно запалить другую или одолжить папиросу. А если погаснут глаза?… Вот и опять я ударился в философию, подумал Левон… Но о Керобе он думал часто. Интересно, когда этот человек спит? По воскресеньям?… Такие люди рано умирают, как будто для того, чтобы восполнить недостаток в сне. Левона всегда тянуло поговорить с Керобом, но тот уклонялся от бесед. Уж лучше поспать, если выдался часок-другой, чем языком чесать.

– Кероб!

– Ага…

– Как учатся дети?

– У-учатся…

– Как, я спрашиваю?

– Чего там, учатся. Посплю малость, а то он сейчас придег.

Кероб закрыл глаза, сделавшись еще более похожим на египетского фараона.

– Кероб, слышишь?

– Ну, чего тебе? Не мешай, он сейчас придет.

– Сердитый он очень.

– Мне-то что.

«Этот Левон неплохой парень, – думал Кероб. – Всегда за руку здоровается и не интересуется, на что я содержу детей. Кому какое дело, все равно никто ничем не поможет». Сквозь сон он вдруг подумал о том, что в машине масла осталось всего ничего, а им еще по всему городу гонять в поисках мацуна.

Любопытно, – вчера, выкроив время, немного вздремнул, но вдруг как вскочит: внук Араик, сын старшей дочери, ухватил его за нос и пытался влить в рот воды. «Ты что, Араик, сдурел?» – «А дедушке надо лекарство пить». Как-то малец заприметил, как пьет дед лекарство, и вот… Все очень смеялись, а внук удивленно таращил глазёнки: разве он что-то сделал не так?

– Левон?

– А?

– Чего не женишься?

– Кому это нужно?

– Внуки у тебя будут.

– Внуки? – Левон оживился. – Так сразу и внуки?

– Почему сразу? – спокойно заметил Кероб. – Сначала пойдут дети, потом внуки.

Темнота сгущалась, окна типографии светились ярче, словно глаза– больного' с высокой температурой. На стеклах все еще виднелись следы от марли, которой накрест заклеивали окна в войну. Хороший был клей, думал Левон, не отмылся до сих пор: хотя неизвестно, хороший или нет, ведь Ереван-то не бомбили. Кероб уже спал сидя, уронив руку на руль.

– Молодец, что подождал, – сказал редактор, открывая дверцу и садясь в машину. – Поехали.

Кероб даже не открыл глаз. У него лишь дрогнула правая нога, пальцы царапнули руль. Дорогу он знал наизусть, казалось, мозг и зрение участия в движении не принимали. И было неясно, кто больше машина, он или автомобиль. Левон взглянул на часы – ровно одиннадцать.

– О мацуне забудь думать. – В неслужебное время Левон говорил редактору «ты».

– Тот магазин, что рядом с оперой, закрывается в одиннадцать. Устал я. И виноват в этом не кто иной, как ты.

– Я?

– Если бы не ты со своим врачом, давно бы я достал мацун.