Тогда, в 1965 году, Брайана все устраивало. Он был самым красивым парнем в группе, по нему сохли все молодые поклонницы. Над Джаггером же подшучивали и называли его «резиновыми губами». Брайан жил с Линдой, матерью одного из его многочисленных детей. Казалось, он вполне доволен жизнью и уже близок к тому, чтобы остепениться.

Впрочем, так казалось только до того момента, пока в Лондон не приехала самая сексуальная блондинка из всех, что я видел в жизни.

Звали ее Анита Палленберг — и это, собственно, все, что о ней было точно известно. Никто не мог сказать, откуда она приехала и чем раньше занималась. После настойчивых расспросов она все же рассказала, что наполовину итальянка наполовину немка и в последнее время работала актрисой в «Живом Театре». Стоило ей выйти на улицу, как машины начинали врезаться одна в другую. У нее была стройная гибкая фигурка и озорные кошачьи глаза. Несмотря на то что Анита была блондинкой, она отнюдь не была лишена интеллекта, и остроумные высказывания в сочетании с потрясающей внешностью быстро превратили ее в любимицу лондонской аристократии. Вскоре ее уже приглашали на светские рауты такие люди, как лорд Харлеч и Тара Брауни, наследница Гиннеса.

Ее встреча с «Роллинг Стоунз» была неизбежна и вполне предсказуема. И тут у нее, конечно, был выбор. Роман Джаггера с Крисси Шримптон к тому моменту превратился скорее в скандальную пародию на любовь. Ричардс, как обычно, не заводил ни с кем серьезных отношений. А Брайан… ну, Брайан никогда не отказывал хорошенькой девушке. Двое других Роллингов, Билл и Чарли, разумеется, не в счет. Про них даже нельзя сказать, что они были настоящими Роллингами. Они просто получали удовольствие от работы и стремились вести спокойную жизнь, избегая любых проблем и неприятностей.

Хотя в Аниту сразу влюбились все трое — Мик, Кит и Брайан, — однако, когда она выбрала Брайана, соперничество утихло. Каждую свободную минуту они проводили вместе, в обнимку, смеясь над собственными, только им известными шутками. Через несколько недель Брайан расстался с Линдой и ребенком, и Анита переселилась жить в его квартиру.

Вокруг этой пары возникла почти сюрреалистичная аура. Они стали одеваться думать, говорить и вообще выглядеть настолько похоже, что казалось — это один человек. В то время они были для окружающих королем и королевой, Самой Красивой Четой в Европе, и прекрасно осознавали свою силу, учитывая, сколько молодых герцогов, лордов и прочей высокородной молодежи спешили воздать им почести. И их самонадеянность в какой-то мере была оправданна. Группа, которую создал Брайан, сражалась с идеалами истеблишмента — короткой стрижкой, работой с девяти до пяти — и победила. Кроме того, мода на джаз в Великобритании сменилась модой на ритм-энд-блюз, что еще больше упрочило их позиции.

Иногда, однако, заносчивая самоуверенность Брайана и Аниты просто пугала. Тот, кто навлекал на себя их неприязнь, немедленно изгонялся из квартиры и лишался друзей, боявшихся обидеть «их высочеств». Брайан и Анита были похожи не только внешне. В обоих присутствовала некоторая жестокость, которая со временем могла перерасти в саморазрушение.

Марианна Фэйтфул рассказывала, что однажды Линда, бывшая подружка Брайана, пришла под окна их квартиры с ребенком, надеясь заставить Брайана почувствовать вину за то, что он не выплачивает ей никаких средств на содержание ребенка. Но Брайан и Анита заперлись дома и только хихикали, отказываясь говорить с ней.

В другой раз Анита убедила Брайана сфотографироваться в нацистской форме. На фотографии он втаптывал сапогами куклу в грязь. Брайан думал, что в форме он будет выглядеть необычно и оригинально. Анита предложила ему послать свой снимок в газеты, с подписью, что это акция протеста против нацизма.

Фотографию неправильно истолковали практически все. Брайан с Анитой были искренне изумлены, что никто не сумел понять истинных намерений, с которыми они затевали свою маленькую шутку. Этот случай был достаточно характерным свидетельством того, что общение с Анитой и окружавшей их верной свитой понемногу отдаляло Брайана от реальности и что зачастую потехи ради они заходили слишком далеко. Еще они постоянно занимались сексом, астрологией и магией. Однажды один из «придворных» подхалимов принес им немного кислоты. Брайан и Анита впервые ее попробовали. Вероятно, то время было творческой вершиной недолгой жизни Брайана, а кислота стала первым его шагом к саморазрушению.

Под ЛСД, как говорил мне потом Брайан, дверь к тайникам его сознания широко распахнулась, и он стал способен писать такие песни и играть на гитаре такую музыку, о которых не смел даже мечтать.

И если у него были какие-то сомнения, то ему достаточно было почитать статьи гарвардского профессора Тимоти Лири, «кислотного пророка», чтобы избавиться от них.

— Как будто сотни потрясающих песен одновременно теснятся у меня в голове, я далее не могу выбрать, какая из них мне больше правится, — рассказывал Брайан. — Кислота помогает творить. В трипе я с трудом понимаю, что пишу, а на следующий день обнаруживаю несколько страниц с изумительными вещами.

В то время Брайан приобщал всех своих друзей к «волшебным мирам», открываемым наркотиками. Было нечто неотразимо притягательное в этих новых, экзотичных и романтических состояниях, которые они открывали.

Однажды, когда я с несколькими приятелями был у него в гостях, он предложил мне попробовать кислоту. Я заинтересовался и быстро проглотил предложенный кусочек сахара. Я ожидал, что кайф наступит мгновенно, как от кокаина.

Спустя полчаса ничего не изменилось, и я заключил, что мифы о раздвигающей границы сознания силе ЛСД всего лишь байки. Или же у меня против кислоты какой-то иммунитет. Но затем я почувствовал, что окружающий мир начинает выглядеть немного необычно, хотя это проявлялось только когда я смотрел на предметы боковым зрением. Если же я фокусировал на них взгляд, они снова выглядели нормально.

Я почесал нос, и это было очень странное ощущение. Раздался скрежет, какой бывает, если монеткой провести по кузову машины.

Рука выглядела гигантской и существовала как будто отдельно от меня. И то, что она чесала нос, от меня абсолютно не зависело.

А затем начался сам трип. Красный персидский ковер на стене начал светиться, словно неоновая реклама цирка на Пиккадилли. Деревянный пол блестел и искрился, как кристаллики сахара. Я поднял руку, пытаясь защитить глаза от этого слепящего света, и внезапно тиканье наручных часов отдалось у меня в голове гулкими ударами барабана.