– Все правильно, Алина и свела Ксюшу с Володей. Кауф только начинала сочинять музыку и, не понимая ценности своих мелодий, могла подарить песню богатому исполнителю, который вполне бы мог заплатить ей гонорар. У Алины не было ни малейших матримониальных планов, она хотела, в свою очередь, помочь человеку, который помог ей. До свадьбы Ксения была не богатой и не знаменитой, большие деньги и слава пришли к ней позднее.

– После изнасилования? – уточнила я. – Сработал этакий защитный механизм? Чтобы не сойти окончательно с ума, сидя в четырех стенах, Ксения начала усиленно писать музыку?

– Браво! Вы прекрасно разобрались в сути проблемы! – слишком жарко похвалил меня Дворкин.

– Ладно, – кивнула я, – пойдем дальше. Ах, да, на всякий случай уточню. Как я понимаю, о надругательстве над Кауф в полицию не сообщили?

Виктор Маркович всплеснул руками.

– Не ожидал такого вопроса. Кто-кто, а уж вы-то обязаны знать, каким унижениям подвергается несчастная, рискнувшая заявить о произошедшей с ней беде. Сочувствия она точно не добьется, ни от органов, ни от врачей. В нашем обществе существует установка: насилуют лишь тех, кто сам этого хочет, провоцирует преступника своим поведением. В приемном покое жертве нагрубят, затем последуют унизительный осмотр, беседы с грубыми полицейскими. И ведь никого не найдут!

– Понятно, – остановила я доктора. – Подведем промежуточный итог. Диагноз рассеянный склероз вы поставили Ксении Львовне без подробных исследований, так как ее фобия, развивавшаяся на фоне сильнейшего стресса, не позволяла обратиться к специалистам.

– Именно так, – подтвердил семейный врач.

– Переходим к недавним событиям. Ванда решила получить побыстрее свою часть завещанных ей Кауф денег и начала травить подругу, внушая всем в доме и, главное, самой Ксении мысль о неизбежности ее скорой смерти от тяжелого недуга, – продолжала я. – Нервы музыкантши не выдержали напряжения, и она наложила на себя руки. Постепенно Комиссарову замучила совесть, и Ванда, ранее подтолкнувшая Кауф к самоубийству, покаявшись в этом грехе в предсмертном послании, сама прыгнула в Волчью яму. Хм, похоже, в этом доме проживали две не совсем нормальные женщины… Психические проблемы Ксении были на поверхности, но Комиссарова-то казалась вполне обычным человеком, на ней держался дом. Такое развитие внутренних переживаний как-то не вяжется с ее характером.

– И все же такое случается, – возразил Виктор Маркович. – Социопаты хитры, способны ловко притворяться. Опять же это не моя тайна, но…

Врач примолк. Я молча ждала продолжения рассказа, уже зная, что Дворкин, сказав «не моя тайна», затем выбалтывает чужой секрет.

Терапевт с шумом выдохнул.

– Поройтесь в биографии Комиссаровой. Ванда сидела, она лишила жизни свою соседку по коммуналке.

– Что вы говорите! – на голубом глазу изумилась я.

– Копните глубже, найдете документы, – сказал Дворкин, – дело-то давно было. Я увлекаюсь психологией, читаю много специальной литературы и вот что вам скажу. Понимаете, Танюша, отнюдь не всякий индивидуум способен на убийство. Проводились опыты, доказавшие, что основная масса людей не в состоянии отнять жизнь у себе подобного. Но если личность смогла шагнуть со светлой стороны мира на темную, получила опыт убийства, она непременно когда-нибудь снова им воспользуется.

– Вы не верите в перевоспитание? – уточнила я. – Да, есть рецидивисты, но есть и те, кто, оступившись, более никогда не замышляет ничего преступного.

Виктор Маркович положил ногу на ногу и важно произнес:

– До поры до времени, Танюша, пока дьявол не искушает. Кое-кому везет, но Ванде сатана постоянно в уши слова о собственном большом доме шептал. Грустная история. Слышали выражение: единожды солгавший, кто поверит тебе?

Я молча кивнула.

– В случае с Комиссаровой его можно слегка переиначить, – печально произнес Дворкин. – Ну, скажем так: единожды убившая, что тебе помешает убить снова?

Я встала.

– С Резниковым и Беатрисой мне поговорить сегодня не удастся?

– Танюша, вы ведь не грубый полицейский, а умная, тонко чувствующая женщина, – льстиво произнес Дворкин, тоже поднимаясь из кресла. – Володя в предынфарктном состоянии, он спит после капельницы. Беатриса приняла успокоительное. Муж и дочь Ксении не отказываются от беседы, просто пока не готовы к ее проведению – слишком велик шок. Я сам еле-еле держусь и запрещаю себе вспоминать то, что сделала Ванда.

– Откуда вам известно, что Комиссарова убила соседку? – спохватилась я.

Виктор Маркович сделал шаг в сторону двери.

– Врачи сродни священникам, нам подчас приходится выслушивать исповеди. Извините, более добавить ничего не могу. Пусть имя того, кто со мной пооткровенничал, останется в тайне. Да и какая разница, у кого язык развязался? Главное другое: Ванда человек с уголовным прошлым. Хотите подвезу вас до метро?

– Спасибо, я за рулем, – отказалась я. – Мне бы хотелось задать несколько вопросов домработнице.

– Ане? – вскинулся Дворкин. – Зряшная затея. Девица не может похвастаться ни умом, ни сообразительностью.

– Но у нее есть глаза, – уперлась я. – Пусть расскажет, как Ванда вела себя в последнее время.

Дворкин одернул пуловер.

– Анна служит в доме без году неделя. Ее наняли после похорон Ксении.

– А кто работал до нее? – не успокаивалась я.

Виктор Маркович пошевелил губами.

– Другая баба. Она уволилась… э… уж не вспомню, когда. Без Ванды мы – как без рук. Вот она бы вам точно дату назвала.

– Как звали предшественницу Анны? – гнула я свое.

Дворкин растерялся.