Эми все это страшно нравилось. Все, о чем бы тут ни говорили, вызывало в ней живой интерес — даже рассказ о том, как в сломавшемся холодильнике растаяла, прокисла и жутко завоняла к утру двухкилограммовая порция шоколадного мороженого. Звучание голосов успокаивало, утешало. Эми безмолвно переводила взгляд с одного лица на другое. Нет, никто не запрещал ей участвовать, но то ли из приличия, то ли по нежеланию никто и не пытался вовлечь Эми в разговор. Эми могла ни о чем не думать. Конечно, если бы матери не было рядом, то Эми получала бы еще большее удовольствие, но легкая здешняя суматоха давала им возможность передохнуть друг от друга, несмотря на то что черная линия-тетива, связывающая их, по-прежнему висела в воздухе.

Толстуха Бев стукнула по кнопке автомата с содовой, и он с грохотом выплюнул в поддон банку диетической колы. Бев пришлось сложить свое могучее тело пополам, чтобы достать ее.

— Через три недели Дотти сможет заниматься сексом, — сообщила она.

Черная тетива между Эми и Исабель натянулась.

— Дотти предпочла бы все три месяца, — добавила Бев, открывая банку, — но, пожалуй, Уолли и так уже на взводе. И грызет удила!

Эми поперхнулась.

— А ты ему посоветуй кружок «Умелые руки», — сказал кто-то, и все засмеялись.

Сердце у Эми забилось быстрее, над губой выступили капельки пота.

— После удаления матки становишься холодной, — сказала Арлин Такер, многозначительно покачав головой.

— А я не стала.

— Так тебе же оставили придатки, — снова кивнула Арлин, уж она-то знала, что говорит. — А Дот выскоблили подчистую.

— А моя мама страшно мучается от приливов, — сказал кто-то, и сердцебиение Эми, к счастью, стало утихать, жар отхлынул от лица — озабоченный Уолли был забыт, все стали обсуждать климактерические приливы и затяжные истерики.

Исабель завернула недоеденный сэндвич и убрала в пакет.

— И правда, так тепло, что есть не хочется, — пробормотала она, обращаясь к Толстухе Бев. Эми еще не слышала, чтобы мать упоминала о жаре.

— Господи, хорошо бы! — хохотнула Бев, и ее могучая грудь всколыхнулась. — Но никакая жара не может умерить мой аппетит.

Улыбнувшись, Исабель достала из сумочки помаду. Эми зевнула, внезапно ощутив усталость, настолько сильную, что захотелось положить голову на стол и заснуть.

— Детка, ты меня удивляешь. — Толстуха Бев только что прикурила и разглядывала Эми сквозь облако дыма. Она сняла с губы табачную крошку и внимательно осмотрела, прежде чем сбросить на пол. — С чего это ты вдруг решила так коротко подстричься?

Черная тетива вибрировала, приглушенно жужжа. Эми невольно взглянула на мать. Исабель подкрашивала губы, глядясь в маленькое зеркальце. Рука с губной помадой замерла.

— Нет, стрижка очень миленькая, очень. Я просто удивилась — ведь у тебя была такая роскошная копна волос.

Эми отвернулась к окну, пощипывая мочку уха. Женщины поднимались со своих мест, выбрасывали в мусор пустые пакеты из-под завтраков, стряхивали крошки с одежды, позевывали, прикрывая рты ладонями.

— Наверно, так тебе прохладнее, — предположила Толстуха Бев.

— Да, намного. — Эми взглянула на нее и вышла.

Толстуха шумно вздохнула:

— Ладно, Исабель, пошли, пора нам снова в соляные копи.

Исабель легонько сжала накрашенные губы и защелкнула косметичку.

— Пошли, — сказала она, не глядя на Эми, — да уж, покой нам только снится.

Но у Исабель была собственная история. Много лет назад, когда она появилась в городке, сняла у старого Крейна дом на Двадцать втором шоссе и завезла туда нехитрые пожитки и малолетнюю дочь (дитя с кудрявой светлой головкой и серьезными глазами), то навела шороху как среди прихожан местной конгрегационной церкви, так и среди работниц фабричной конторы, куда она пошла работать.

Молодая Исабель Гудроу общительностью не отличалась. Все, что удалось из нее выудить: и муж, и родители ее умерли, а она переехала вниз по течению реки в поисках лучшей жизни и пристойного заработка. Больше ничего. Хотя кое-кто и заметил, что сначала у нее на пальце было обручальное кольцо, но вскоре исчезло.

Похоже, Исабель не стремилась обзаводиться друзьями. Врагов она тоже не нажила, хотя и получила серию повышений благодаря усердной работе. Конечно, всегда в конторе найдется кому побурчать, как, например, в последний раз, когда Исабель стала личным секретарем Эйвери Кларка, но никто не желал ей зла. Звучавшие то и дело за ее спиной шуточки да намеки, что, мол, ей пришлось хорошенько покувыркаться за повышение, с годами сошли на нет. На этой должности она была уже старожилом. И напрасно Эми боялась, что ее мать считается снобкой. Конечно, женщины не могут не сплетничать друг о друге, но Эми была слишком юной, чтобы понять, насколько тесны узы между обитательницами конторы и что ее мать тоже входит в этот почти родственный круг.