Занятия начались в обстановке прифронтового города. Над городом в течение суток многократно появлялись немецкие самолеты, тревоги, сопровождаемые ревом сирен, объявлялись по несколько раз ночью и днем. Массированных бомбардировок не было, но отдельные бомбы падали в разных концах города.

Каждый день, встречаясь в аудиториях, прежде всего обменивались сведениями о том, где «упало», какие принесло разрушения и сколько жертв. Неподалеку от нашего дома на Буденновском проспекте бомба прошила все перекрытия и взорвалась в подвале-бомбоубежище. Погибли все, кто там скрывался во время тревоги. Как и раньше, доносилась дальняя канонада.

Близость фронта ощущалась острее, чем до оккупации. Гостиницы и многие школы превратились в госпитали, переполненные ранеными. Через город проходили колонны войск: свежие бойцы направлялись к линии фронта, потрепанные, в грязных шинелях, с изможденными лицами — с передовой на переформирование. Встречались обвешанные оружием бойцы, приезжавшие с фронта по различным делам или отпущенные на несколько дней в увольнение. Разговоры с ними позволяли получить представление о положении на передовой: несмотря на превосходство немцев в вооружении, уже не было прежних панических настроений, появилась уверенность в том, что врагу может быть дан достойный отпор. Косвенно это подтверждалось в звучании строевых песен, доносившихся с разных сторон от проходивших по улицам маршевых колонн. Наряду с довоенными строевыми песнями «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…», «Дальневосточная, даешь отпор, Дальневосточная, смелее в бой!» возродились (через мобилизованных старослужащих) песни Первой мировой и Гражданской войн, часто ухарски-залихватские.

Например, запевала: «Распустила Дуня косы, а за нею все матросы». Хор подхватывает с присвистом: «Э-э-эх, Дуня-я, Дуня — ягодка моя!» «Эй, комроты, даешь пулеметы, даешь батареи, чтоб было веселей!» Из новых песен часто звучало с трагическим оттенком: «Белоруссия родная, Украина золотая, ваше счастье молодое мы своими штыками защитим…»

Выдали удостоверения, свидетельствующие о том, что студенты техникума освобождены от мобилизации (имеют бронь), что было важно, так как в начале 1942 года подлежали призыву уже мои одногодки. На улицах иногда устраивали проверки документов, и тех, кто по возрасту подлежал мобилизации, сразу же загоняли во двор военкомата и после проверки отправляли на пересыльный пункт, не дав даже собрать вещи. В городе почти не осталось мужчин призывного возраста (работавшие на заводах вместе с предприятиями были в эвакуации). Когда мы группой ходили по городу, нас нередко провожали недоброжелательные взгляды женщин: здоровые парни, а не на фронте, как их мужья и сыновья.

В техникуме мастерские начали выполнять оборонные заказы. Я, получив специальный пропуск, разрешавший ходить по улицам после комендантского часа, вечером по четыре часа работал сначала на сверлильном, затем на фрезерном станках: обрабатывали русские трехгранные штыки.

Весной 1942 года, особенно после неудачного наступления наших войск на Харьков, положение заметно обострилось. Начали усиленно строить оборонительные сооружения в непосредственной близости к городу и на его окраинах. Участились налеты авиации, хотя массированных бомбардировок немцы пока не предпринимали.

В мае, раньше обычного срока, прошли экзамены; сдав их успешно, я перешел на четвертый, последний курс. По поводу проведения очередной производственной практики ничего не было известно: заводы, ранее служившие учебно-производственной базой техникума, эвакуированы на восток, студенты и преподаватели ежедневно выходили на строительство оборонительных рубежей на окраинах города.

В конце мая моя двоюродная сестра Нюра (дочь Файкиных), не сказав ничего родителям, уехала в неизвестном направлении, взяв с собой дочку — Галку. После отъезда в армию ее мужа Е. И. Умнова отношения Нюры с родителями обострились до враждебности. Думаю, что под влиянием деспотического характера тети Сони в психике Нюры появились явные отклонения, впоследствии ставшие особенно заметными. При самоотверженной любви к дочери ее отношение ко всем остальным, как к родственникам, так и к посторонним, становилось подозрительным, недружелюбным, а часто и просто враждебным.

В 1976 году в Ростове я встретился с соседом по квартире М. М. Райкиным, который был уверен в том, что этот внезапный отъезд Нюры послужил причиной гибели ее родителей. Зная, что железная дорога в тыл уже перерезана немцами, они до последнего часа откладывали бегство из города, предполагая возможное возвращение Нюры.

В начале июня налеты немецкой авиации участились, а 8 июня началось немецкое наступление на всем Южном фронте, завершившееся потерей почти всего Северного Кавказа. В Ростове в этот день немцы впервые предприняли массированную бомбардировку города. Весь день над городом «висели» немецкие самолеты, сначала проходя на большой высоте, затем снижаясь и сбрасывая фугасные и зажигательные бомбы. Сбрасывали также куски рельсов, пустые бочки, кассеты от зажигательных бомб, которые, падая, создавали оглушительный вой, усиливая панику. Основные удары наносились по железнодорожным путям, опоясывающим город, мостам, вокзалу, зенитным батареям. Город горел, разрушениям подвергались целые кварталы. Количество жертв уже невозможно было сосчитать, неубранные трупы валялись по улицам.

В этой обстановке дирекция техникума приняла решение о выезде якобы на сельскохозяйственные работы (официально эвакуация населения не была объявлена). Думаю, что это было вызвано невозможностью ее обеспечить (единственный, чудом еще уцелевший железнодорожный мост беспрерывно бомбили, перевозочных средств через Дон не было). Не помню точно, кажется, 10 или 12 июня нам было предписано явиться с вещами на вокзал.

Тетя Соня проводила меня, несмотря на почти ежечасно объявляемую тревогу. Сцену прощания не могу забыть. Мы оба понимали, что расстаемся навсегда. Она бросилась мне на грудь со словами: «Прости меня за все, я знаю, что часто была к тебе несправедлива…» Дала мне довольно крупную по тем временам сумму денег (700 или 800 рублей), что меня очень поддержало в дальнейшем.

После долгого ожидания, периодически прерываемого тревогами со спуском в бомбоубежище, погрузились в вагоны и под свист бомб, грохот зенитных орудий и лай эрликонов переехали на левый берег Дона по все еще целому мосту, который был разрушен через несколько часов после этого. Вероятно, наш эшелон был последним, покинувшим Ростов.

С этого времени начался мой самостоятельный путь в жизни.

Потом я узнал, что после разрушения железнодорожного моста переправа через Дон отступающих войск и беженцев была перенесена в армянскую часть города — Нахичевань, у пристани на улице, называвшейся 29-я линия. Здесь Дон разделяется на два рукава, обтекающие Зеленый остров. Их в два приема преодолевали, кто — вплавь, кто — на лодках, поливаемые с воздуха пулеметными очередями.