Некоторое время в сводках Совинформбюро изо дня в день повторялись слова «За прошедшие сутки на фронтах ничего существенного не произошло…», но в июле сообщили о тяжелых боях на курско-белгородском направлении, где попытке германских войск прорвать оборону и вновь двинуть на Москву свои танковые армады успешно противостоят войска Красной армии. И наконец, в августе на торжественном построении всего личного состава полка командир подполковник Барышников зачитал сообщение о победе в этом оборонительном сражении, в результате которого вражеские войска разгромлены, отступают на запад, и в Москве будет впервые произведен орудийный салют в честь этой победы.

Помнится основная мысль, высказанная Сталиным в его первомайском докладе, который нам зачитывали с комментариями: несмотря на отсутствие второго фронта, открытие которого союзники все откладывают, теперь уже ясно, что поражение гитлеровцев неизбежно. Они понесли огромные потери — около 9 миллионов человек, в том числе более четырех — убитыми, но враг еще очень силен, и требуются героические усилия всего советского народа для достижения окончательной победы. Пересказывая по памяти, не ручаюсь за достоверность этих слов.

Никому, естественно, этого не говоря, я очень сомневался в правдоподобности приведенных в докладе цифр германских потерь. Еще до войны я прочитал где-то, что мобилизационные возможности воюющей страны составляют около 10 процентов численности ее населения. Получалось, что Германия полностью исчерпала возможность пополнения личного состава своих войск.

Большое впечатление произвели на меня и на моих соратников изменения в армейской терминологии и в уставах. Вместо «красноармеец» или «боец» теперь полагалось говорить «солдат», а вместо «командир» — «офицер». После ввода в обиход воинских званий от младшего лейтенанта до генерала армии вместо привычных комвзвода, комроты, комполка, комдив, комкор, командарм, после появления погон со звездами вместо петлиц с треугольниками, кубиками, шпалами и ромбами, это уже не было неожиданным, но все же непривычным.

Я вспоминал прочитанное, кажется, в детском журнале «Пионер» стихотворение: «Посмотри, говорит один из гуляющих детей, солдат на лыжах!» Услышав это, военный остановился и, подозвав детей, объясняет им: «Я не солдат, а боец Рабоче-крестьянской Красной армии. Солдаты служили в царской армии, защищали царя и буржуев от трудового народа, а бойцы Красной армии защищают Республику Советов и ее свободный народ от враждебных стран капиталистического окружения».

Не просто было освоить и новшества в строевой подготовке: в ответ на приветствие командира: «Здравствуйте, товарищи!» — вместо привычного односложного «Здра!» нужно было научиться дружно хором отвечать: «Здравия желаем, товарищ гвардии старший лейтенант!» — и звучало это так: «Здра жла таа гвар стар лант!» Естественно, в таком отклике понять отдельные слова было невозможно, и некоторые «хитрецы» кричали просто: «Трам-там-там-та-ра-рам!» Уже совсем недавно в романе Астафьева «Прокляты и убиты» с удовольствием прочел, как один из его персонажей, находясь в строю, кричал, отвечая на приветствие: «Гав-гав-гав-гав-гав!»

Особенно шокирующим известием стало для меня сообщение о ликвидации Коминтерна. Мне показалось, что это означает коренное изменение коммунистической идеологии: не только отказ от идеи мировой революции, но от согласованных действий пролетариата в борьбе за свои права. Ведь Интернационал все еще оставался гимном СССР, а лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — не только на денежных купюрах, но и на штампах официальных документов.

В июле прибыло новое конское пополнение из Монголии. Низкорослые, какой-то непривычной «коровьей» масти, с длинной шерстью и лохматыми гривами, они были плохо объезжены и диковаты. При ежедневной чистке нужно было все время быть начеку, так как они все время норовили укусить или даже лягнуть. Наверное, не меньше двух недель потребовалось на то, чтобы вверенная мне кобылка (не могу вспомнить ее клички) стала дружелюбно воспринимать мое присутствие. Самое неприятное состояло в том, что эти «монголки» обладали какой-то неритмичной рысью, не позволявшей плавно «облегчаться». При ежедневных выездках (конно-строевой подготовке) так растрясало, что, казалось, вот-вот вылетит наружу съеденный завтрак.

В августе стали появляться признаки предстоящей отправки на фронт.

В радиовзводе состоялось нечто вроде экзамена на владение фронтовой рацией и «морзянкой», после чего были выданы солдатские книжки, где в графе, указывающей на воинскую специальность, было записано «радиотелеграфист». Прошли мы и медицинскую комиссию, которая признала меня годным к строевой службе.

Настал день, когда мы после бани сменили свое «б/у» обмундирование на новое: цвета хаки гимнастерки и шаровары, хрустящие кирзовые сапоги, зеленоватые шинели из английского сукна, вещмешки, котелки и прочие принадлежности солдатского снаряжения. Получили и сухой паек на три дня.

На улице за КПП полка в походную колонну построились маршевые эскадроны, в составе которых были телефонный и радиовзводы. Начальник штаба полка майор Марцинкевич произнес краткую напутственную речь, и колонна строевым шагом, позванивая шпорами, двинулась по улицам города к вокзалу для погрузки в эшелон.

Завершился первый этап военной службы.

Погрузились в ставшие уже привычными теплушки.

В эшелоне не было полевой кухни, поэтому проблемой было превращение концентрата каши или супа-пюре горохового в готовое блюдо. Пользуясь тем, что поезд шел медленно, с длительными стоянками, около вагонов разжигали костерки из собранных вокруг щепок. Часто процесс приготовления каши растягивался на весь день. Приходилось срочно затаптывать костерки и забирать недоваренную кашу: раздавалась команда «По вагонам!» и торопящий гудок паровоза.

Проезжая через Москву, эшелон остановился на станции Окружная. Часто бывая впоследствии на этой станции, я поневоле вспоминал это событие. Здесь я, написав письмо Калерии, которая должна была уже вернуться из эвакуации, попросил проходившую мимо женщину опустить его в почтовый ящик. Оказалось, она сама принесла его и передала Калерии в руки.