М-р Чаплин показал на стул рядом с туалетным столиком и пригласил меня присесть. С легкой улыбкой он достал мой портрет без рамки, который сделал художник и спросил:

— Ну, как он тебе нравится?

Сходство было чересчур лестное для меня, но в моих глазах была задумчивая печаль, которой я в себе не наблюдала. Слегка покраснев, я ответила:

— Очень красиво, но здесь я в сто раз лучше, чем в жизни.

— Ерунда, ерунда, — возразил он, взяв картину опять и внимательно изучая ее. — Лучше ты здесь или нет не имеет никакого значения. Берт не мог порадовать меня больше Я хотел, чтобы он схватил образ в картине «Возраст невинности» и ему удалось это. Но он сделал больше — он передал особое, нечто неизъяснимое в твоих глазах.

— Неизъяснимое? — переспросила я. Я понятия не имела, что означает это слово.

Утвердительно кивнув, он протянул картину Коно, слуге. «Я наблюдал за тобой, дорогая, когда ты не видела. Меня так и тянет смотреть в твои глаза. Они такие молодые, но все же — как бы это сказать? Возможно, зрелые. Нет, не то. — Он улыбнулся. — Они делают тебя очень таинственной». Он повязал накидку вокруг шеи, чтобы делать грим, и повернулся к зеркалу.

Мне говорили и родные, и другие люди, что у меня прелестные глаза, но никто не называл их таинственными. Мне было страшно до смерти уже оттого, что я нахожусь в одной комнате с этим великим человеком. А то, что он назвал меня таинственной, пугало меня еще больше.

— Твое имя Лиллита… Романские корни, конечно. Это было утверждение, не вопрос.

— Да, где-то наполовину, — сказала я. — Испанские. А еще английские, ирландские и валлийские.

Некоторые дети шутили над моим именем и называли меня «Спик-Мик» [1] , что ужасно расстраивало и раздражало меня.

«Всего двенадцать лет! Поразительно!» — он изумлялся так, словно никому до меня не было двенадцати лет. Он накладывал розовый тон на лицо, пока слуга молчаливо и уверенно помогал ему. На минуту повисла неловкая тишина, пока м-р Чаплин смотрел на свое отражение в зеркале, подводя глаза черным карандашом и подкрашивая ресницы тушью. «Дорогая, а ты не думала стать киноактрисой? Наверняка, думала, уверен, все дети мечтают об этом. Но я имею в виду, думала ли ты об этом серьезно?»

Я наблюдала, как он методично накладывает пудру поверх грима, подкрашивает бачки, и думала, можно ли признаться, что на самом деле я вовсе не думала о съемках в кино, как о карьере. Всякая другая девочка моего возраста отдала бы все на свете, чтобы стать кинозвездой наподобие Мэри Пикфорд — моя лучшая подруга Мерна Кеннеди редко говорила о чем-либо другом — но я никогда не мечтала о славе. Я была очень взволнована, когда Хэл Паркер предложил мне и маме участвовать в массовке в картинах Джеральдин Фаррар и Уоллис Рейд, я была взволнована и теперь, работая у Чарли Чаплина. Эта было интересно, но мысль заниматься этим все время меня не преследовала. Впрочем, отвечая ему, я старалась смягчить это: «Я — ну — я не знаю, смогла бы я быть достаточно хорошей».

Он засмеялся. «Достаточно хорошей?» Он нанес немного клея на верхнюю губу, прилепил чаплинские усы и вскочил так быстро, что я вздрогнула. «Наверное, лучше мне судить об этом», — заявил он и направился к двери, где висел костюм бродяги. Слуга задернул шторку перед ним.

«У меня есть пара идей, — раздался голос м-ра Чаплина из-за занавески. — Я пока еще не вполне все представляю, но что ты думаешь по поводу пробы, чтобы посмотреть, как ты будешь выглядеть на экране?»

А ведь он серьезно, подумала я, никто из нас не проходил никаких проб для уличных сцен с беспризорниками в «Малыше», наше участие было настолько незначительным, что индивидуальные пробы были бы слишком хлопотны и отняли бы слишком много времени. А когда предлагают пройти пробу, это значит уже что-то важное. Наверное, я была совершенно ошарашена, потому что он окликнул меня: «Лиллита? Ты там?»

— Да, — отозвалась я. — Я думаю, надо поговорить с мамой…

В его голосе звучало нетерпение:

— Естественно, она будет участвовать в обсуждении. Но сейчас я не спрашиваю ее мнения. Я спрашиваю твое мнение.

— Звучит очень заманчиво.

В дверь постучали. Когда Коно открыл ее, я обернулась и увидела маму. Она выглядела ужасно озабоченной. Прежде чем Коно смог вставить слово, она вошла, быстро оглядев все вокруг — меня, сидящую возле туалетного столика, невозмутимого слугу подле занавески. Я немедленно встала, поняв, что мама расстроена и почувствовав вину, хотя и не знала, в чем виновата.

— Почему ты не сказала мне, что идешь сюда? — громко призывала меня к ответу мама, не сводя глаз с занавески. На секунду я испугалась, что она подскочит к занавеске и отдернет ее.

Прежде чем я смогла ответить, отреагировал м-р Чаплин:

— В чем дело? Кто там?

Он вышел одетый в наряд Бродяги, за исключением пиджака и башмаков. Он встретил маму, слегка нахмурившись, ожидая объяснения причины ее неожиданного визита. Теперь, когда м-р Чаплин был во всеоружии, Коно невозмутимо удалился в другую часть бунгало.

Хотя еще минуту назад мама выглядела недовольной, ее неодобрительный вид улетучился. Голос и манера стали застенчивыми:

— Извините, м-р Чаплин. Я не хотела так врываться…

— Да? А чего же вы хотели?

Расстроенная, она отступила в мою сторону.

— Я везде искала Лиллиту. Я беспокоилась… Студия такая большая. Потом кто-то сказал мне, что ее видели вместе с вами, и я все-таки ее мать…

Его голос стал ледяным:

— Боюсь, я не понимаю формы, которую приняла ваша обеспокоенность, миссис Макмюррей. У меня нет обыкновения совращать двенадцатилетних девочек.