Мы неизбежно заканчивали тем, что сидели вместе на уединенном пляже. Иногда Чарли говорил без умолкла, а в другие разы мы могли не произнести ни слова. Тем не менее я остро сознавала, как что-то, пока еще не ясное, неуклонно нарастает между нами. Поэтому, когда как-то раз в сумерки он предложил мне пойти на наше местечко на побережье, я прекрасно знала, что все происходящее теперь — просто подготовка к дальнейшему.

Каким-то образом я поняла, что тревожное ожидание близится к концу, и я иду навстречу неизбежности без колебаний.

Я стояла у кромки воды, наблюдая, как океанские волны набегают на песок. Он подошел ко мне сзади, обнял за талию и сказал: «Как красиво в это время дня, правда?» Он поцеловал меня в плечо: «А ты прекрасна в любое время суток». Я не двигалась. Страх был не таким неуправляемым здесь и сейчас, в сравнении с тем, что было в Тракки. Не потому что теперь я знала его лучше — на самом деле это было не так — а потому что сам его подход радикально отличался от того ужасного нападения в отеле. Он был мягче, он еще не прикоснулся ко мне, а я уже знала, что не буду сопротивляться, что он будет нежным, чутким и добрым. Он слегка прижимался ко мне, и я чувствовала его возбуждение, но не уклонялась и не паниковала при мысли о том, что сейчас произойдет.

— Тебе нравится?

— Да, — выдохнула я.

Слово «нравится» едва ли передавало то, что я испытывала, когда он начал медленно, ритмично двигаться мне навстречу. Я была напугана, я трепетала, я задыхалась, слово «нравится» было бледным подобием того, что я испытывала, но я не смела сказать ему.

— С тобой уже было такое?

— Однажды… с вами.

— Да, со мной, — прошептал он. — Мне так приятно, что у тебя не было до меня мужчин, Лита. Я разбужу тебя. Теперь не будет так, как в прошлый раз, когда мы были вместе.

Его пальцы скользнули вверх от моей талии к округлостям груди.

— Тебе нечего больше бояться. Ты должна доверять мне. Я никогда не обижу тебя. Ты должна знать это. Ты всегда должна знать это.

Его губы щекотали мое ухо и шею, а пальцы тем временем спускали лямки купального костюма с плеч. Он заключил в ладони мои груди, и мне стало трудно дышать. Ноги перестали держать меня, и я едва не потеряла равновесие. Потом он нежно развернул меня, и я увидела, с каким обожанием он смотрит на мою грудь.

Мы опустились на песок. Я отметила с благодарностью, что прежде чем целовать грудь, он поцеловал меня в губы, это говорило мне о том, что я нужна ему вся, а не только мое тело. Парадоксально, но мое физическое желание к нему шло от сознания, что он целует меня целомудренно, чуть ли не почтительно, а не с животной страстью. Я стеснялась своей наготы, и все же решительно обвила его руками и прижималась к нему все сильнее.

После все более пылких объятий он почувствовал себя свободнее. Проворно, хотя и неторопливо он стянул с меня купальник и присел на коленях, чтобы рассмотреть меня обнаженной. Я инстинктивно стала прикрывать руками те части тела, которые прежде ни один мужчина не видел, но, взглянув на него, я увидела полное отсутствие похоти в его глазах, и внезапно стыд исчез. Мои руки опустились вдоль тела.

Я наслаждалась его восхищенным взглядом, обращенным на мое распростертое тело, и его почти неслышным бормотанием: «Прекрасная, невероятно прекрасная…» — и любила этого человека, который освободил меня от стыда и сомнений. Это было чудное время дня, смеркалось, но еще было достаточно светло, чтобы мы могли смотреть друг на друга, не испытывая стыда. Он оставался в той же позе, разглядывая меня так, словно изучал картину. Предвкушая, что он снова притронется ко мне, я почувствовала головокружение. Чтобы отвлечься, я не сводила глаз с его пальцев, таких неподвижных, что они казались вырезанными из коричневого дерева. Их покой не выдавал ни стремления доказать свою силу, ни желания обладать.

— Ты — Жозефина, правда? — спросил он. — Дева и самка, невинная и искушенная.

Он встал и начал снимать свой полосатый купальный костюм.

— Ты шокирована моим видом, юная Жозефина?

Я отрицательно помотала головой.

— Тебя это возбуждает? — спросил он, стоя во всей красе.

Я кивнула, не потому что это было так, а просто потому, что он явно хотел возбудить меня своим видом. Конечно, любопытство мое было очень острым, но еще больше было мое желание обнять его, человека, который любил меня, человека, которого я боготворила. Он встал на колени надо мной, и я с изумлением обнаружила, что не испытываю страха. Как все это произойдет — с легкостью, или этот акт любви будет нарушен чем-то, не имеющим к ней отношения? Одна из девочек в школе — не Мерна — предупреждала, что в первый раз бывает кровь и боль. Я не знала ничего — кроме того, что боль не может быть связана с таким совершенным существом, как Чарли.

Он опустился ко мне, и у меня сжалось горло от сознания, что это и значит заниматься любовью. Конечно, Мерна рассказывала мне об этом, но меня так захватывала мысль о сексе — не о посягательстве на мое тело, а о том, кто-то будет держать меня в объятиях и любить, — что до этой минуты я не понимала их рассказов. И меня сковал страх.

«Мы с тобой… оба…» — бормотал он, постепенно двигаясь все сильнее. Я схватилась за его спину. Я знала, он не хочет сделать мне больно, но сейчас он делалмне больно, и меня пронзил ужас. Но еще было не слишком поздно. Я не могла пойти на это. Я не могла дать ему войти в меня. Мне хотелось снова быть ребенком. Это было не для меня. Это для животных. Это для взрослых.