Полковник слушал молодого пограничника и думал о том, что нет необходимости вспоминать фамилию того политрука с афганской границы и что в беседе с солдатами он расскажет об их же сослуживцах.

К полудню мы с полковником Байсеновым прибыли на пограничную заставу. Встретил нас начальник заставы лейтенант Одинцов.

— Ну, просто молодцы! — не переставал восторгаться полковник, когда осматривал внутренний порядок подразделения. — Это лучшая наша застава. Второй год удерживает переходящее Красное знамя, — пояснил он мне.

Побывали мы на стрельбище, в городке следопыта, на полосе препятствий. Даже придирчивый глаз не мог найти недостатки. Пограничники по-настоящему овладевали военным делом.

— А вы, Юрий Григорьевич, чем-то обеспокоены? — спросил полковник начальника заставы, обратив внимание на его растерянный вид.

— Угадали. Написал рапорт о переводе на другую заставу.

— Рапорт?

— Да. На границе я уже несколько лет, а живого нарушителя еще не видел.

Командир улыбнулся, по-отцовски взял его за плечи и с сочувствием произнес:

— Кто в молодости не мечтает о подвиге? Об этом после ужина поговорим.

Мы с нетерпением ждали этого разговора. Хотелось узнать, что скажет седой, крещенный пулями и саблями полковник.

Собрались в канцелярии начальника заставы. Байсенов достал коробку «Казбека», закурил.

— Значит, хочешь на другую заставу? А кто же на этой будет служить? — обратился он на «ты» к лейтенанту Одинцову, что придавало неофициальный характер беседе.

Тот только пожал плечами.

— Как сейчас, помню. Стоял октябрь 1940 года. День оказался погожим. По двору гонялись друг за другом осыпавшиеся листья, — начал свой рассказ командир. — Примерно часов в двенадцать солдат с вышки крикнул: «Едут!». Вся застава с осенними цветами вышла встречать молодых пограничников. Подъехала машина. Десятки рук скрестились в дружеских пожатиях.

Начался митинг. От молодых выступил красноармеец коммунист Пироженко: «Раз партия и комсомол послали нас на передний край, — с украинским акцентом говорил он, — значит, треба. Так что, товарищи старослужащие, будьте спокойны, мы костьми ляжемо, но ворога через границу не пропустим».

Только успел Пироженко сесть, как один из старослужащих бросил реплику: «Костьми не надо ложиться, шпионы у нас не ходят. Мы на экскурсию ездили на соседнюю заставу, чтобы посмотреть на нарушителя».

На него шикнуло сразу несколько человек. Но поздно. Камень недовольства был брошен.

И действительно, на нашем участке длительное время не отмечалось нарушений границы, в то время как на других заставах горячие схватки с врагами считали обычным явлением. А молодые пограничники — романтики. Они стремятся попасть туда, где бушует пламя борьбы с врагами, туда, где, по их мнению, чувствуется сразу ощутимая польза Отчизне. Вот почему некоторые старослужащие пограничники уезжали с границы со скрытой неудовлетворенностью тем, что им не пришлось самолично задержать нарушителя, тогда как Карацупа на своем счету имел уже сотни обезвреженных вражеских лазутчиков. Я также был новичок, сразу после училища принял заставу и выражал недовольство этой «тихой заводью», как мы говорили между собой. До училища я служил солдатом на боевой заставе, не раз участвовал в схватках с самураями. Точно так же, как и вы теперь, рвался на оперативную заставу, за что получал серьезные предупреждения от командования.

Но мы не сидели сложа руки. Все пограничники, начиная от начальника и кончая поваром, тщательно вели наблюдение за участком, бдительно охраняли границу. А подготовку к нарушению границы со стороны вражеской разведки так никому и не удавалось обнаружить.

«На нашем участке шпионы не пойдут, они знают, что это явный их провал», — шутили остряки.

Наступила зима. Как раз в канун Нового года с границы возвратился Пироженко и, не раздеваясь, пришел в ленинскую комнату, где свободные от службы пограничники веселились вокруг елки. Заметив его возбужденный вид, я поспешил ему навстречу и, не дав ему заговорить, пригласил в канцелярию.

— Товарищ лейтенант, — доложил он мне, когда мы вышли, — сегодня за водой на речку приезжал не крестьянин. Пока он наливал воду в бочку, то обледенел с головы до ног. А ведра на коромысле у него болтались, словно это были крылья ветряной мельницы. Разрешите мне до конца разобраться в обстановке, — попросил он меня в конце доклада. — Я уже подобрал место для скрытого наблюдения.

— Так вы же целый день пробыли на границе, а теперь еще на всю ночь?

— Раз надо, то выдержу.

Всю ночь Пироженко, Никитин и Стрельников готовили наблюдательный пункт на самом берегу реки. Перед рассветом проверил их работу и признал сооружение оригинальным: в небольших нагромождениях льда, буквально в десяти метрах от линии границы и в 70 метрах от того места, где местные жители сопредельной стороны брали воду. Но беда в том, что ниша на одного человека и в ней можно было только лежать. Выдержит ли он целый день на таком морозе? — размышлял я.

— Разрешите приступить к выполнению задачи, — прервал мои мысли Пироженко.

В голосе воина звучало столько силы, уверенности и убежденности, что я дал ему свое согласие. А в конце дня Пироженко стоял в канцелярии и докладывал: «На тужурке под плащом замечены две металлические блестящие пуговицы…»

На второй день Пироженко доложил, что неизвестный пришел брать воду из другой проруби, причем был одет совсем по-другому. Через неделю он обратил внимание на то, что в одном ведре всегда меньше воды, чем в другом. Это особенно заметно, когда крестьянин, набрав воду в ведра, выливал ее в бочку.