Русским свидетельствам вторят иностранцы: «Иоанн затмил своих предков и могуществом и добродетелью; имеет многих врагов и смиряет их. Литва, Польша, Швеция, Дания, Ливония, Крым, Нагаи ужасаются русского имени. В отношении к подданным он удивительно снисходителен, приветлив; любит разговаривать с ними, часто дает им обеды во дворце и, несмотря на то, умеет быть повелительным; скажет боярину: «Иди!» — и боярин бежит; изъявит досаду вельможе — и вельможа в отчаянье; скрывается, тоскует в уединении, отпускает волосы в знак горести, пока царь не объявит ему прощения. Одним словом, нет народа в Европе более россиян преданного своему государю, коего они равно и страшатся и любят. Непрестанно готовый слушать жалобы и помогать, Иоанн во все входит, все решит, не скучает делами и не веселится ни звериною ловлей, ни музыкою, занимаясь единственно двумя мыслями: как служить Богу и как истреблять врагов России!»

Вот что записал наблюдательный немец Сигизмунд Герберштейн, посол императора Максимилиана: «Тому, кто занимается историей его [Иоанна IV] царствования, тем более должно казаться удивительным, что при такой жестокости могла существовать такая сильная к нему любовь народа, любовь, с трудом приобретаемая прочими государями только посредством снисходительности и ласки. Причем должно заметить, что народ не только не возбуждал против него никаких возмущений, но даже высказывал во время войны невероятную твердость при защите и охране крепостей, а перебежчиков вообще очень мало. Много, напротив, нашлось во время этой войны таких, которые предпочли верность князю, даже с опасностью для себя, величайшим наградам».

Венецианский посол Липпомано писал об Иоанне как о праведном судье в 1575 году, то есть уже после всех якобы совершенных Грозным «зверств». Другой венецианец, Фоскарини, «говорит с похвалой о правосудии, совершаемым этим несравненным государем при помощи простых и мудрых законов, о его приветливости, гуманности, разнообразности его познаний, о блеске двора, о могуществе армии и отводит ему одно из первых мест среди властителей того времени».

«Торговые люди» из германского города Любека, побывав в России, также превозносили гуманность Грозного. Вероятно, современному читателю представляется странным соединение слов «гуманность» и «Грозный». Здесь надо особо сказать, что Иоанн Васильевич получил это прозвище от современников не за жестокость, а за страх, который он внушил врагам России своими победами над Казанью и Астраханью, Крымом и Ливонией, Польшей и Литвой.

Более того, прозвище царя не уникально. Его дед, тоже Иоанн Васильевич, так же был прозван Грозным. Истории известен тверской князь Дмитрий Михайлович Грозные Очи (XIV в.). Как и Иоанн IV, он был грозен не своим подданным, а врагам Отечества. Русский народ воспринимал эту ипостась высшей власти как некую Божественную стихию: «Не мочно царю без грозы быти; как конь без узды, так и царство без грозы».

Конечно, как и каждому правителю, Иоанну приходилось чинить суд и расправу, однако суд этот был не только законный и справедливый, но и милостивый. Даже историки, откровенно необъективные по отношению к Грозному, вынуждены признать, что хотя после опалы Сильвестра и Адашева их высокородные покровители пытались путем интриг вновь вернуть временщиков к власти и такие попытки повлекли «репрессии» со стороны царя, «однако, эти репрессии еще не доходили до кровавых казней». Гонения получили решительный характер только в связи с «отъездом бояр».

Иначе говоря, пока интриги были направлены против царя лично, Иоанн, «опаляясь на провинившихся», просто отсылал их от себя, чтобы они «не зрели лица государя». Но когда политические противники Иоанна, уезжая в Литву или Польшу, совершали государственную измену, в силу вступал закон. Причем перебежчики осуждались не по прихоти царя, а по приговору Боярской Думы. Государственная измена во время войны везде и всегда каралась строго. Как писал сам Иоанн: «Казнили одних изменников — и где же щадят их?» И, как во все времена, предатели не брезговали добывать себе кусок хлеба (а то и поместье) грязной ложью на свою Родину и государя.

После первых же побед России в Прибалтике по Европе расползлись слухи о «кровожадном» царе Иване и его «адских татарах», бесчинствующих на земле Ливонии. «Тут было все: и женщины, изнасилованные до смерти, и дети, вырванные из чрева матерей, и сожженные жилища, и уничтоженный урожай», — пишет поляк Валишевский, но сам же, словно очнувшись от охватившего его морока, продолжает: «…быть может, в местных летописях есть некоторые преувеличения», и потому «для установления событий этой войны ливонские или немецкие источники не внушают к себе доверия…»

И действительно, творцы слухов пытались, что называется, валить с больной головы на здоровую. На самом деле отношения русских с ливонцами складывались совсем иначе. На территории Ливонского ордена русские люди и в мирное время были всегда в положении вне закона. Тюрьма была лучшее, на что они могли рассчитывать в Ливонии. Путешественник Михалон Литвин сообщает, что «у ливонцев московитов убивают, хотя московиты и не заняли у них никаких областей, будучи соединены с ними союзом мира и соседства. Сверх того, убивший московита, кроме добычи с убитого, получает от правительства известную сумму денег». То есть хороший московит — мертвый московит? Мы это где-то уже слышали. Интересно, что представляли властям «цивилизованные европейцы» в качестве доказательства совершенного подвига: скальп московита или православный крестик?

Так может быть, русские, начав войну, жестоко мстили прибалтам за прошлые обиды? Но факты говорят об ином. Вступив в Ливонию, русские войска не встретили серьезного сопротивления: местное население не стремилось защищать своих немецких хозяев. Одержав ряд значительных побед, русские согласились на перемирие. Более того, Иоанн простил Ливонии большой денежный долг, послуживший поводом к войне, и не стал взыскивать с побежденных контрибуцию «ввиду истощения края». Явление беспрецедентное для истории войн!