Когда вернулась Надежда, ничего не говорило о том, что ее муженек нескучно провел время. И Сергей, провожая взглядом тучную фигуру супруги (боже мой, она растет прямо на глазах, становиться шире с каждым днем, парень), понял, что теперь, когда в голове поселился каркающий голос существа, у него появился свой маленький секрет.

(Маленькие секреты — они ведь есть у каждого, Сережа, возможно даже твоя любимая женушка имеет крохотный секретик, который она всячески оберегает, напрасно надеясь, что сможет хранить свою никчемную тайну…)

И вот теперь, покачиваясь в кресле-качалке, он неторопливо размышлял обо всех этих гребаных тайнах.

Сергей потянулся так, что хрустнули косточки. Черт подери, рано или поздно каждый секрет выплывает на поверхность. Иногда скелет в шкафу вываливается прямо в ошеломленные объятия того, кто осмелится в этот шкаф заглянуть. Но как бы то ни было, — его секрет пока останется с ним.

До поры до времени.

До тех пор, пока не придет время раскрыть все секреты.

Нужное время, особое время!

Время больших перемен…

Июнь выдался жарким. Ласковая майская прохлада, сменилась изматывающей ночной духотой. Ворочаясь в постели, Надежда с тоской вспоминала, как куталась в теплое пуховое одеяло, слушала гудящее пламя, что вырывалось из форсунок обогревателя. Теперь же, когда летнее солнце раскаляло крышу, приходилось лежать без сна, всматриваясь в темноту, таящуюся в углах спальни. Легкое потрескивание обоев сменилось пением цикад за окном, чириканьем воробьев, и прочей пернатой нечисти.

Надежда вздохнула. Спать в такой духоте было просто невозможно. Рядом тяжело сопел Сергей. Его грудь судорожно поднималась и опускалась, похоже, ему снилось что-то неприятное, плохое.

Ничего удивительного — иначе и быть не могло. Сны, которые видела сама Надежда, не радовали разнообразием. Чья-то злая рука окрасила эти призрачные обрывки, даже не достойные именоваться снами в темные цвета, добавила багровые оттенки. В этом доме никогда не приснятся приятные сны — за время, прожитое здесь, Надежда твердо уверовала в это.

Дом казался живым. А еще он изменился. Надя поняла это однажды, когда еще за окнами безумствовала весна, рассыпаясь каплями веселья.

Вначале, еще только когда они приехали сюда, дом был старым, ворчливым стариком, изнеможенным, с тысячей морщинок на осыпающейся шубе, с потемневшей крышей, что смотрела сверху лопнувшим шифером, с грязными окнами, с покосившимся, наполовину сгнившим забором, с участком, заросшим по колено бурьяном.

Теперь же дом сиял. Он словно усмехался, и солнце отражалось в вымытых до блеска окнах. Куда подевались морщинки и трещины в стенах? Нет, Сергей, конечно, всю весну только и занимался тем, что наводил порядок в огороде, постоянно что-то чинил, мазал, белил, красил, латал крышу, вырывал траву, копал огород, и еще… да мало ли чего еще… Вот только почему-то ей казалось, что, сколько бы Сергей не занимался ремонтом, это ни в коей мере не сделало дом таким, каким он стал.

Надежда не узнавала мужа. Ранее равнодушный ко всему, он преобразился, излучал энергию. Сергей мог часами возиться в огороде либо торчать на крыше, забираясь туда по высокой, нелепой, кое-как сколоченной лестнице, чтобы затащить наверх тяжелые листы шифера, не говоря уже про мелкий ремонт внутри дома.

С одной стороны это радовало, с другой — словно что-то чужое пробралось под крышу дома, назвавшись ее мужем. Надежда могла поклясться, — с каждым днем, что оборачивался улетающим листом календаря, она все меньше и меньше узнавала Сергея. Словно маленькая трещинка возникла однажды между ними, и теперь все больше и больше расширялась, грозя превратиться в широкую пропасть, перешагнуть которую не смогут ни она, ни он.

С тех самых пор, как Сергей открыл глаза, лежа в больничной койке, он стал немного другим, не тем Сережей, который мог молчать, слушая нескончаемые излияния тещи, в нем появилось что-то новое… хищное.

Осень и зима тянулись нескончаемой нитью, растягивались как резиновый жгут, чтобы лопнуть однажды, в теплый весенний денек, когда от земли поднимался пар, и птицы, ошалев от неожиданной радости, наполнили небо восхищенным щебетанием. Это случилось в тот день, когда ее пальцы впервые сжали маленький фотоснимок, на котором, по правде говоря, ничего было не разобрать, но сердце каждый сжималось каждый раз, когда ее глаза пытались рассмотреть очертания маленькой жизни в хитросплетении черно-белых пятен и черточек.

Вернувшись из женского отделения, она застала мужа за работой. Он сколачивал из покрытых пятнами плесени и гнили досок, огромную лестницу, ту самую, по которой в последствии забирался на самый верх, прямиком на горячую от солнца крышу. Услышав звук шагов (Надежда оставила машину на улице, и, обнаружив дверь закрытой, прошла во двор, ожидая увидеть мужа), Сергей повернул голову, и на миг ей показалось, что его глаза злобно блеснули. Он смотрел на нее, и Надежда, неожиданно для себя сделала шаг назад. Руки мужа сжимали молоток, и Надежда отчетливо видела, как взбугрились вены на кистях, (хей, детка, ты только представь, с каким наслаждением он опустит молоток на твою глупую головенку, чтобы посмотреть какого цвета в ней мысли…), глаза-бусинки продолжали сверлить ее.