– Это не площадь Свободы? – спросил он.

– Здесь она называется иначе, – только и ответил Фабиан.

Однако теперь Ким по меньшей мере снова знал, где они находятся. Еще один длинный узкий переулок, проходной двор, поворот, и они у цели… Он застыл с открытым ртом. Там, где, по его воспоминаниям, должно было выситься массивное здание факультета со «слепыми» окнами и зубчатой короной – не крепостной замок, но хорошо выполненная его имитация, – теперь в свете единственного уличного факела стояло убогое строение из дерева и глины, крытое соломой. Штукатурка раскрошилась между гнилым косяком двери и засовом. Ставни висели косо и скрипели в петлях при малейшем дуновении ветра. Круглые оконные стекла были грязными и потрескавшимися. И поперек вырезанного на дверях герба, на котором были изображены песочные часы историка и роза – аллегория цветка, вырастающего из прошлого, – тоже шла трещина. Да, если бы Киму не была знакома эта надпись, он едва ли смог бы ее разобрать. Однако он точно знал, что означают слова девиза под щитом: «Verba voland, acta manent». Слова проходят, поступки остаются. Впрочем, после того, что он пережил в последние дни, у Кима появились в этом сомнения.

Фабиан постучал рукояткой меча в дверь:

– Магистр Кверибус, откройте. Это я – Фабианус Алексис.

Некоторое время было тихо, затем послышалось шарканье ног, и в ветхой двери приоткрылось маленькое оконце. Оттуда появилось лицо. В свете единственного факела, освещавшего улицу, были видны только острый нос и два блестящих мышиных глаза.

– Кто… как… что?

Фабиан выхватил факел из подставки и осветил свое лицо.

– Фабианус, ваш ученик. Вы меня узнаете?

Послышались скребущие звуки, скрежет замка. Затем со скрипом открылась дверь. За ней стоял испуганный, дряхлый, сморщенный человечек, ростом едва ли выше фолька, одетый в поношенную мантию магистра и смотрящий со смесью страха и облегчения.

– Фабианус! Тебя послал Святой Отец… я полагаю… как всегда. Небо… – Потом ученый увидел тех, кто толпился в переулке за Фабианом, и его глаза расширились. – Но… кто это?

Фабиан распахнул дверь – на пол с грохотом опрокинулась скамеечка, на которую вставал маленький магистр, чтобы взглянуть в дверное оконце, и ступил через порог. Остальные вошли следом.

– Нет, – залепетал магистр, – это невозможно. – Потом он увидел Гилфаласа и Итуриэль. – Таи на элоаи метаниас… э-э… я хотел сказать: метаниет. Такой высокий визит, такая честь. Однако… – Его взгляд упал на Кима и Альдо, который вел в поводу осла. – Дети и животные не должны сюда входить… и больги тоже! Interdictum. Non sit! [11]

– Я не ребенок, – сказал Ким возмущенно и негодующе.

– Это господин Кимберон из Альдсвика, – прояснил ситуацию Фабиан, – историк, как и вы, и его слуга Альдерон. Гилфалас, король эльфов, и его сестра принцесса Итуриэль уже вас приветствовали. А больг останется здесь – и осел тоже.

Мышиные глаза магистра растерянно перебегали с одного на другого и окончательно остановились на Фабиане.

– Фабианус, ты должен мне помочь. Этот… этот сумасшедший. Он погубит библиотеку!

Из подвала послышался грохот, сопровождаемый гортанными нечленораздельными звуками. Магистр в отчаянии воздел руки:

– Он расположился там, внизу, в архиве… он все разрушит…

Глубокая складка пролегла на лбу Фабиана.

– В архиве, вы говорите? Это мы должны посмотреть. Ким, ты пойдешь со мной, и Гилфалас тоже. И Горбац – на случай, если нам что-нибудь понадобится… – Его фраза осталась незаконченной. – Остальные – не спускайте глаз с двери.

Расшатанная деревянная лестница вела вниз, в подвал. Фабиан шел впереди, Ким следовал за ним. Он вытащил свой кинжал. Шагов Гилфаласа не было слышно, но за ним ступени лестницы скрипели под тяжестью Горбаца. Дверь в архив была лишь притворена. За ней раздавался шум. Вот снова что-то с грохотом упало на пол.

– Ким, ты поменьше, – прошептал Фабиан. – Попробуй заглянуть в дверную щель.

Ким осторожно выставил голову за угол, но тотчас же убрал ее обратно, когда брошенный изо всех сил фолиант пролетел в дюйме от него.

– Входите, – прогудел низкий бас. – Уже пора.

Ким и Фабиан переглянулись. Потом Фабиан решительно выступил вперед.

– Я уже два дня здесь, – послышалось изнутри. – Где вы так долго болтались?

– Бу-бурин?

– А вы кого ожидали здесь увидеть?

Их бывший однокурсник стоял на груде книг и рукописей. Рыжие курчавые волосы торчали дыбом над его головой, топорщилась даже борода. Лицо и толстые руки блестели от пота в свете масляных ламп, которые он повсюду расставил, чтобы осветить низкое помещение, и в жарком красном свечении кольца на его пальце. Гном был, очевидно, не в самом лучшем настроении.

– Но… что ты тут делаешь? – пролепетал Ким.

– Вы же видите. – Бурин вырвал лист из толстой книги и швырнул книгу в угол. – Произвожу разыскания.

На полу были разложены страницы из книг, части документов и грамот – некоторые отдельно, другие кучками. В углах подвала в диком беспорядке громоздились остатки фолиантов, которые Бурин распотрошил. Киму, отъявленному библиофилу, едва не стало дурно.

– Бурин, ты ведь не можешь…

– О, еще как могу! – В его глазах горел безумный огонь. – Разве ты не понимаешь? Три дня назад, когда ты использовал силу своего кольца, у меня словно пелена с глаз упала. Вся моя жизнь в Инзилагуне – это только насмешка, иллюзия. Они отобрали у меня Марину!

В его голосе звучало такое глубочайшее изнеможение, что Ким понял: не безумие овладело его другом, это были тоска и бессильная ярость. Конечно! Если больше нет фольков, то нет и Марины – женщины-фолька, с которой был обвенчан Бурин.

– Я понимаю, что это слабое утешение, – сказал Гилфалас, подходя к ним, – но скажу тебе, что она еще не потеряна. Она еще присутствует в душе Божественной Четы, которую вы, гномы, называете Владыкой и Владычицей.

– Так дело не пойдет, – ответил Бурин, – время уходит. Подойдите и посмотрите, что я разыскал. – Он высоко поднял лист, вырванный им из книги: – Тебе, Ким, это не покажется странным?