И я скатился по ступенькам к нашей карете, где, похоже уже давно, с мрачным видом сидели голодные и озябшие Кугель и Гонсало. Говорить не хотелось.

– Домой. Кстати, где это мы?

– Набережная Вольтера...

Больше до самой гостиницы никто не проронил ни слова.

Генеральный комиссар полиции префектуры Парижа Дюбуа стоял за второй колонной, когда мимо него по лестнице, буквально вприрыжку, пробежал этот немчик, испанский граф. Жаль, почти дожал его. Еще чуть-чуть бы и раскололся. Молодой, глупый, с гонором... Но хитрый - дурачком прикинулся, сопли распустил. Ну, да не таких кололи. Преступление есть преступление, за все надо отвечать. Ишь ты, испанский граф, законы ему не писаны! Всех бы этих графов, баронов - собрать, да... Попался бы мне лет десять назад - до самой жопы бы, как арбуз, с треском! Все бы подписал.

А завтра явился бы испанский посол - тогда бы и отпустили.

Осторожно приоткрыл дверь и заглянул в кабинет. Фуше, повернувшись спиной к столу, смотрел в темноту окна.

– Гражданин министр, прикажете снять наблюдение?

– Не стоит... Продолжайте. Отъезду не препятствовать. Постарайтесь быть тоньше, дорогой Дюбуа. В нашей работе... Гибче надо...

– Слушаюсь.

Старый мясник, тупица! подумал Фуше.

Старая сволочь, предатель! подумал Дюбуа.

Оба они были когда-то якобинцами. И лет им пока - под пятьдесят...

Работа, работа, чтоб ее...

Испанский двойной дублон, монета в восемь эскудо. На лицевой стороне улыбающаяся королевская морда и дата выпечки - 1798. Тяжеленькая. А вот это английская гинея 1753 года рождения. А вот 20 французских франков, 1799 года. Такие вот монетки. Вот. Золотые. Французской двадцатки, по словам Гильермо, хватит, чтобы оплатить все наше проживание вшестером за две недели. С полным пансионом. Может, даже на чай останется. С рестораном, со стиркой, с уходом за лошадьми.

Двадцатки хватит. А здесь их килограмм двести. И чем я не капитан Флинт? У него на Острове Сокровищ в зарытом сундуке тоже была россыпь золотых монет. А тем я не Флинт, что нет у меня в сундуке всякой ювелирки, а только аккуратные, завернутые в грубую вощеную бумагу, столбики монет. До хрена столбиков, но монеты только трех типов. Сто тысяч франков, по прикидке, тянут на тридцать три килограмма. Потому что вес двадцатки - шесть с половиной грамм, ресторанная кухня проконсультировала. Да-с. А здесь под двести. Миллион получается. Не получается? Странно. А эти четыре векселя банка Франции, по сотке каждый, я не учел? Учел, как не учесть. В отдельном портмоне, а точнее, пожалуй - в папочке - они лежат. И название "банк Франции" на них напечатано, и номинал есть, и даже подпись Ротшильда с расшифровкой. Только - ни хрена я в этих финансовых документах не понимаю, потому не могу сказать: то ли Ротшильд банку деньги дал... То ли банк Ротшильду. Скорее всего, Ротшильд перепоручает банку выдать бабки предъявителю. Передает право. По фигу. Не мне же с этим в банк соваться? Знающие люди разберутся. А я - что? Кто? Вот! Где я, а где знающие люди?

Такой вот сундучок... Одной вощеной бумаги килограмма два набито. Еле-еле вчетвером, когда приехали, наверх доперли. Кугель чуть не надорвался, я даже помочь сунулся, но - отогнали. Плох я тогда был. И - граф! Графу не вместно! Монтихо, насколько помню, только место в своей комнате указал, куда поставить, а в остальном - спокойно. Ушел вниз, без него докантовали.

Запасливый! Пушку везет! Или ружей-пистолетов на целый взвод. Или - книги. Лично я так думал. Нет, про книги - только сейчас, нервничаю маленько. Подхихикнуть, поднять настроение. Чего-то оно у меня упало до нуля.

Ни хрена я особенно не думал, да и остальные голову не ломали. Нормальный средневековый сундук. Так - на всех же! Везем в открытую, никто вокруг него не суетится, пылинки не сдувают. В постоялых дворах - в комнаты заносили, но ведь и оставить на ночь в карете - попрут. Дальше голыми поедем. В голову никому не приходило, зуб даю. Что потребуется - граф сундук открывал и сверху доставал. Вот и мы сейчас открыли. Шмотье испанское всякое, моя сабля, десяток пистолетов, мундирчик мой драный - аккуратно свернут в углу. Ведро знаменитое, помялось, правда. Кошелек нашли с серебряными испанскими талерами - даже полегчало всем. Выдохнули. Солидный такой мешочек, кило на два. Казна! Платить-то надо, а у народа, считай, ни копья. Мелочь по карманам - казну граф держал. А что у него вчера с собой было - то в полиции сгинуло. Хотя, может, потом вернут? Но нам-то - сейчас надо. И, значитца... И тут, значитца... Внизу, у дна, еще два плоских сундучка плотно по днищу расположились. Вот с ними намучились, пока вынули. Очень неудобно. Но - понятные сундучки, по центнеру каждый. Маленькие, заразы. Даже я, кто золота в жизни в руках не держал, и то - понял. Открыли. Вот, сижу... Хорошие все-таки у нас мужики. Сразу не убили.

Вечером, приехав, только пожрали, обсуждать ничего не стали, разошлись по комнатам спать. Гильермо с Хуаном, который от "своей" уже в гостиницу прибежал, мы только и сказали, что граф погиб, а подробности - у Гонсало, пусть тот рассказывает. Ну, никакого настроения. Я их понимаю, особенно Гильермо - перенервничал. Но здоровья не оставалось опять все по-новой говорить. Нас нет, он - гостиницу бросить не может. Психует, а что делать? Хуан черт-те где болтается... То есть - у дамы своей завис, тоже мне - секрет! Гильермо на нервах, тут Хуан с блеском в глазах явился. Плечи расправлены, походка упругая, с подскоком. Гильермо его в город погнал за нами. А как в Париже нас найти, если никто не знает, куда мы поехали? Звонить в морги? В милицию?

Я-то думал - в гостинице уже полиция шерстит, опечатывает комнаты, показания из души вынимает, документы. Ошибся.

Потом мы приехали.

Утром спустился в зал, к нашим, позавтракать вместе. Такое дело. Не до моих дуэльных переживаний. Надо решать, как дальше жить. Когда зашел в зал - ребята встали, коротко поклонились, смотрят мне в глаза. Лица припухшие - тоже ночь тяжело далась, каждому было о чем подумать.

– Ваше сиятельство...

Это Гонсало, он в оставшейся четверке главный.