Кнут Гамсун (настоящая фамилия — Педерсен) родился 4 августа 1859 года, на севере Норвегии, в местечке Лом в Гюдсбранндале, в семье сельского портного. В юности учился на сапожника, с 14 лет вел скитальческую жизнь. лауреат Нобелевской премии (1920).
Имел исключительную популярность в России в предреволюционные годы. Задолго до пособничества нацистам (за что был судим у себя в Норвегии).
Прошло три недли съ того дня, какъ я высадился на берегъ въ Америк, а между тмъ я только теперь въ состояніи послать вамъ этотъ отчетъ о моемъ путешествіи. Очень жалю, что не могъ сдлать этого раньше, но духъ былъ силенъ, а плоть была немощна. Въ средин августа я покинулъ Норвегію, гд мы уже даннымъ давно облачились въ пальто, а черезъ три недли попалъ въ страшную жару, доходившую до 90° по Фаренгейту въ тни. Такая жара сильно утомляла меня и разстроило мое, обыкновенно прекрасное, сентябрьское самочувствіе.
Я хочу попытаться все описать вамъ изъ голой вы, вотъ такъ — прямо по памяти. Да у меняи нтъ ни одного клочка изъ всхъ тхъ важныхъ для меня бумагъ, которыя были со мной на пароход: все пропало. Вс мои записи, замтки исчезли въ одну прекрасную ночь у Нью-Фаундлендской мели. У каждаго на моемъ мст помутился бы разумъ, у меня же при этомъ не вырвалось даже и крика. Я только опустился на свой желтый чемоданъ и, какъ мужчина, покорился непоправимому, невозвратимому. И къ утру я настолько уже владлъ собой, что оказался даже въ состояніи проглотить чашку чая.
Итакъ, мы оставили позади мостъ въ Христіаніи посл того, какъ усердно отмахали платками наши прощальныя привтствія, и шкиперъ представилъ вс квитанціи на весь грузъ эмигрантовъ, который пароходъ везъ съ собой.
— Теперь уже нельзя вернуться назадъ? — спросилъ мой юный спутникъ плаксивымъ голосомъ.
— Можно — въ Христіанзунд, но, надюсь, ты не сдлаешь этого?
— Ну, тогда я напьюсь и такъ проду много, много миль отъ моей родины! — прорыдалъ онъ.
Охъ, ужъ этотъ зеленый юноша! Ему едва только минуло семнадцать лтъ, и онъ еще никогда въ жизни не покидалъ домашняго крова.
Поднялись шумъ и суматоха. Шестьсотъ человкъ сновали взадъ и впередъ по налуб и стаскивали горы богажа въ трюмъ. Тутъ были и обднвшіе горцы изъ нашихъ высокихъ и безплодныхъ горныхъ долинъ, крестьяне съ датскихъ острововъ, ширококостые шведы, нищіе, бдные люди, обанкротившіеся купцы изъ городовъ, ремесленники, женщины, молодыя двушки и дти.
— Однимъ словомъ, здсь была вся переселенская Скандинанія.
— Да мы уже идемъ? — сказалъ мой сосдъ. — Случалось ли вамъ и раньше бывать по ту сторону океана?
— Да.
Говорившій былъ человкъ лтъ тридцати, толстый, веснушчатый, безбородый. На груди у него болталась цпочка, сплетенная изъ блокурыхъ волосъ, на ше красовался блый засаленный галстукъ, и уши у него были проколоты.
— Красивая страна — та, которую мы покидаемъ, — продолжалъ онъ, — самая красивая на всемъ свт.
И его добродушные глаза засіяли.
— Почему же вы въ такомъ случа покидаете ее?
Оказалось, что совершенно особыя обстоятельства были тому причиной. Онъ былъ семинаристомъ и одно время учительствовалъ. Звали его Нике, Кристенъ Нике. Затмъ онъ вступилъ въ какой-то теологическій споръ съ пасторомъ Магнусомъ, и этотъ споръ кончился тмъ, что онъ лишился своего учительскаго мста. Онъ разсказалъ о своемъ воззваніи къ гласности, къ общественному мннію, о четырехъ длинныхъ статьяхъ, помщенныхъ имъ въ монастырскихъ вдомостяхъ, и о томъ, какъ онъ безстрашно отвтилъ на письмо епископа: «Господинъ епископъ, ваше преосвященство можетъ отъ меня требовать невозможнаго, но исполнить этого я не могу»…
На лиц учителя отразилось необычайное воодушевленіе.
Нсколько человкъ присоединились къ намъ и прислушивались къ рчамъ возбужденнаго оратора.
На верхней палуб возстановились въ нкоторомъ род порядокъ и тишина, такъ что господинъ Нике могъ ораторствовать безъ особой помхи; только изъ люковъ, ведущихъ на нижнюю палубу, раздавался гулъ отъ громкаго говора людей, занятыхъ уборкой своего багажа и защищающихъ силою своихъ кулаковъ свои права на койку.
Четыре молодыя особы, въ нсколько эксцентричныхъ костюмахъ, извстныхъ подъ названіемъ «костюмовъ Карлъ-Іоганнъ», задорныя, съ темными кругами подъ глазами, попарно прохаживались мимо насъ, весело болтая. Он какъ бы желали ознакомиться съ мстностью въ предвидніи будущихъ побдъ и оглядывались кругомъ большими, удивленными голубыми глазами, заговаривали съ каждымъ встрчнымъ матросомъ и безстрашно перелзали черезъ багажные тюки, преграждавшіе имъ дорогу, не вынимая даже своихъ маленькихъ полненькихъ ручекъ изъ кармановъ пальто. Если же которая-нибудь изъ нихъ оступалась, то вс он начинали громко хохотать и находили, что на пароход живется превесело.
Я спустился внизъ, чтобы отыскать себ койку по сосдству съ возможно боле чистоплотными сосдями. Но оказалось, что объ этомъ уже позаботился мой юный спутникъ: онъ сидлъ, точно императоръ на трон, на своемъ соломенномъ тюфяк и отражалъ каждую попытку овладть нашими койками потокомъ гнвныхъ словъ.
Невдалек отъ насъ находились койки Кристена Нике и его товарищей. Изъ нихъ двое были, по словамъ господина Нике, «самыми обыкновенными ремесленниками»; у нихъ былъ общій кошелекъ и общій чемоданъ, хотя они и не были братьями. Третій товарищъ обладалъ боле нжными руками и веселымъ, плутоватымъ лицомъ. Онъ происходилъ изъ купеческой семьи. Этотъ маленькій смшной человчекъ во все время нашего плаванія поддерживалъ въ насъ бодрость и веселость. Не страдая отъ морской болзни, всегда веселый, охотно всмъ помогавшій и всегда готовый ко всему и на все, онъ носился среди пассажировъ, расточая повсюду свои шутки и остроты. Самъ же онъ находилъ удовольствіе только въ одномъ, а именно — въ постоянномъ подтруниваніи и поддразниваніи своего товарища по путешествію, Нике, котораго онъ звалъ всегда просто по имени — Кристенъ, такъ что миръ и согласіе бывали весьма рдкими гостями въ ихъ бесдахъ. Случалось иногда, что онъ будилъ семинариста среди глубокой ночи, чтобы освдомиться о его здоровь или же чтобы сообщить ему, который часъ, и Нике просыпался взбшенный и клялся жестоко отомстить бездльнику за его продлки, а затмъ оба опять мирно засыпали. Теперь вс были въ сбор въ ожиданіи обда.