Теперь мы плыли по Атлантическому океану. Мрачное, суровое, точно молитвенное выраженіе появилось на всхъ лицахъ.

Итакъ, значитъ, теперь… — ну, что же, съ Богомъ!

Что же касается моего юнаго спутника, то онъ объявилъ, что чувствуетъ себя дурно, какъ только начинаетъ думать о томъ необъятномъ понятіи, которое заключается въ словахъ «Атлантическій океанъ». Кристемъ Нике отвтилъ, что объ этомъ нечего и думать. Такія мысли годятся только для женщинъ и дтей. Если все пойдетъ хорошо, то все и будетъ хорошо. Ну, а если все пойдетъ плохо, то придется умереть — и баста.

— Какое составили вы себ мнніе о смерти, Кристенъ? — спросилъ купецъ.

— Мое мнніе о смерти? Оно нисколько не разнится отъ того, которое составилось у большинства образованныхъ людей: это — конецъ всего и всему, это — заключительная точка всхъ великихъ идей. Будь вы, дйствительно, человкомъ, интересующимся подобными вопросами, я бы вамъ кое-что прочелъ объ этомъ изъ одной книги, которая находится въ моемъ сундук.

Я зашелъ въ семейное отдленіе — мстонахожденіе женатыхъ людей и молодыхъ двушекъ. Нижняя палуба была здсь раздлена на довольно большія отдльныя помщенія, получающія свтъ и воздухъ черезъ открытые на верхнюю палубу люки. Боле удобно устроенныя койки, обденные столы и скамьи придавали этимъ семейнымъ помщеніямъ нкоторую уютность. На нашемъ пароход было три подобныхъ помщенія, и воздухъ въ нихъ былъ лучше, чмъ гд-либо въ другомъ мст, если, конечно, не принимать во вниманіе огромнаго количества грудныхъ дтей и не мене большого количества женщинъ, больныхъ морской болзнью.

Во время моего посщенія какія-то дв женщины поссорились и ожесточенно сцпились, но, очень сдержанныя отъ природы и воспитанныя въ христіанскихъ семьяхъ, он ограничились тмъ, что вырвали другъ у друга нсколько клочковъ волосъ, а одна изъ нихъ, вдова, свшая на пароходъ въ Христіанзунд, дошла въ своей кротости до того, что избрала оружіемъ для борьбы свои собственные ногти.

Это маленькое невинное времяпрепровожденіе привлекло всеобщее вниманіе, и я долго наблюдалъ, какъ пассажиръ перваго класса — портной изъ Копенгагена — стоялъ и смотрлъ въ золотое пенснэ съ верхней палубы черезъ открытый люкъ на ссорящихся женщинъ; онъ покачивался взадъ и впередъ, поднимался на носки, переходилъ съ мста на мсто, даже какъ-то подпрыгивалъ, только чтобы ничего не упустить изъ этого интереснаго зрлища. Нсколько маленькихъ дтей выказывали, наоборотъ, совершенное равнодушіе къ этой борьб женщинъ, — они сидли, погруженныя въ какую-то серьезную думу и лакомились обрывкомъ старой газеты, лежавшей между ними; по временамъ они испускали какіе-то нечленораздльные звуки, при чемъ лица ихъ принимали самый глубокомысленный видъ.

Когда я вернулся къ моимъ товарищамъ, господинъ Нике только что приступилъ къ «устройству комфортабельной обстановки», какъ онъ говорилъ. Да, онъ хотлъ провести время этого морского путешествія по-человчески, и если никто не хотлъ прибирать и устраиваться, то онъ всецло бралъ иниціативу на себя. Съ этой цлью онъ принялся воздвигать изъ сундуковъ и чемодановъ цлыя горы, ставя ихъ одинъ на другой, такъ что между ними образовался свободный проходъ. — Для прогулки, — объяснилъ господинъ Нике.

На верхней палуб дулъ такой холодный втеръ, туманъ былъ до того непріятенъ, а угольная пыль, вылетавшая изъ трубъ, такъ пачкала лица, что, право, это было съ его стороны великолпной идеей устроить нчто въ род крытаго бульвара для прогулокъ?! Житель городка Хаугезунда первый хватился своего чемодана, такъ внезапно исчезнувшаго съ обычнаго мста, и грубой, безжалостной рукой разрушилъ всю возведенную господиномъ Нике постройку; она съ минуту продержалась, а затмъ рухнула, усявъ весь полъ своими развалинами.

Погода становилась все холодне, сырой туманъ все густлъ, съ парохода нельзя было ничего различить, куда бы вы ни повернулись, въ какую бы сторону ни глядли, всюду надъ моремъ вислъ срый туманъ, точно дымящееся небо, сливающееся съ землей. И каждыя тридцать секундъ раздавался рзкій, протяжный свистъ сирены, грубый металлическій звукъ которой далеко разнесился по безконечному и безбрежному пространству океана.

Дни шли, и море становилось все неспокойне, штормъ крпчалъ, и масса эмигрантовъ валялись, полумертвые отъ страданій. Только въ вид рдкаго исключенія попадался на глаза здоровый человкъ, пощаженный морской болзнью. Мой юный спутникъ пролежалъ много дней на своей койк. Онъ говорилъ, что, право, не стоитъ «стоять», когда подходитъ смерть. И онъ стоналъ и велъ себя, какъ неразумный маленькій теленокъ. Если онъ когда-нибудь, — въ чемъ онъ, впрочемъ, сильно со мнвается, — опять очутится на твердой земл, онъ никогда не станетъ жаловаться на такую бездлицу, какъ, напримръ, потеря пальца или ноги, потому что это сущіе пустяки въ сравненіи съ тмъ, что онъ теперь испытываетъ.

Въ этотъ періодъ времени я однажды встртилъ на верхней палуб господина Нике. Онъ не совсмъ увренно стоялъ на ногахъ и былъ смертельно блденъ.

— Что съ вами? Вамъ нездоровится?

— Ахъ, да, до нкоторой степени. Но здсь такъ сильно пахнетъ машиннымъ масломъ, кром того въ кухн жарятъ мясо, и отъ этихъ смшанныхъ запаховъ каждаго затошнитъ.

Когда же мы спустились внизъ, и когда купецъ угостилъ его табачной жвачкой подъ предлогомъ, что это единственное средство, которое можетъ его сейчасъ же излечить, господинъ Нике сталъ все больше и больше походить на трупъ. Онъ прислонился къ чему-то спиной, засунулъ руки въ карманы и закрылъ глаза.

— Не приближается ли вашъ «извстный случай»? — спросилъ купецъ, посмиваясь ему прямо въ лицо.

Но лучше бы онъ не спрашивалъ. «Извстный случай» не только приближался, но былъ уже такъ близко, что не подозрвавшій столь злостной каверзы шутникъ дорого поплатился за свой вопросъ. Посл этого купецъ заявилъ, что, по его мннію, самое благоразумное, что онъ можетъ сдлать — это пойти и хорошенько выыыться. Съ этого дня господинъ Нике уже не покидалъ своей койки.

И дйствительно, казалось, что не будетъ конца этому положенію вещей. Море каждый день, нтъ, даже каждое утро, становилось все неспокойне, все бурливе. Туманъ то появлялся, то исчезалъ. Втеръ разгонялъ его на время, но онъ вновь являлся и окутывалъ весь пароходъ; безпрестанный, непрерывающійся ни днемъ, ни ночью скрипъ снастей достигалъ даже до нижней палубы. Какъ-то разъ ночью подломилось нсколько коекъ; люди, спавшіе на нихъ, скатились на полъ; обезсиленные болзнью, они натянули на себя одяла и, полуголые, продрогшіе, не имя даже силъ взять матрацы, они заснули на чемъ попало — на мшка и сундукахъ.