Однажды Линдана пріхала къ Морфиз ввечеру и нашла у нее Жеркура вмст съ тремя или четырмя мущинами. Говорили съ живостію и спорили. Морфиза, но своему обыкновенію, утверждала съ великимъ жаромъ противное здравому смыслу. Въ такихъ случаяхъ другіе не опровергали ее, для того, что не 'слушали. Она повторяла, кричала, выходила изъ силъ, и въ заключеніе говорила, что ея. мнніе справедливо, ибо никто въ самомъ дл не могъ опровергнуть его.
– - «Ахъ, милая Линдана! какъ я вамъ рада!» сказала она, увидвъ ее: «здсь споръ и шумъ; никто не хочетъ слушать. Вы должны привести насъ въ разсудокъ. Жеркуръ въ ныншній вечеръ совершенно снялъ съ себя маску; онъ утверждаетъ величайшія странности, и».... Не знаю, что вамъ кажется страннымъ, отвчалъ Жеркуръ: говорили о древнихъ рыцаряхъ; я хвалю ихъ геройство, великодушіе, любовь и дружбу; думаю только, что нын мы не можемъ подражать имъ, естьли снова не впадемъ въ варварство.... «Я уврена, что можемъ!» перервала Морфиза.... Надобно согласиться (продолжалъ Жеркуръ), что врные рыцари безъ великаго труда хранили врность свою. Они молчали или говорили только о войн; не знали прелести ума, Искусствъ, талантовъ. Воскресите Амадиса въ Париж; велите ему три мсяца заниматься спектаклями, балами; велите ему здсь ужинать... желайте ему нравиться... (это слово было сказано Линдан)... и наконецъ спросите у него, думаетъ ли онъ безпрестанно о богин души своей?... Тутъ опять вс начали говорить, кром Линданы и Жеркура, который всегда молчалъ во время споровъ, и думалъ о другомъ, естьли споръ не занималъ его. Удивленный безмолвіемъ Линданы, онъ взглянулъ на нее: она закраснлась, и потупила глаза въ землю. Жеркуръ всталъ, подошелъ къ ней, облокотился на каминъ, и сказалъ тихонько: «Не правда ли, что предки наши не имли идеи о той любезности и прелести разума, которая всего боле трогаетъ сердце?.... Вы не хотите говорить; не хотите согласиться со мною?».... Разв не довольно того, чтобы слушать васъ? съ живостію отвчала Линдана.... Для свтскихъ людей, которые умютъ замчать вс нжныя оттнки страстей и чувствъ, скрываемыхъ въ сердц, одно слово открываетъ иногда душу. Краска, замшательство, выразительный взоръ, въ особенности не бываютъ врными знаками; но вмст, и съ такими словами, которыя легко можно растолковать въ пользу тайнаго желанія, составляютъ уже доказательство. И такъ Жеркуръ узналъ, что Линдана иметъ къ нему склонность, онъ былъ тронутъ, но скрылъ свою чувствительность. Мущины въ обхожденіи съ втреными кокетками славятся такою проницательностію и не таятъ догадки своей, зная, что надобно пользоваться щастливою минутою; напротивъ того не хотятъ разумть первой нескромности добродтельныхъ женщинъ: он могли бы испугаться и преодолть склонность; надобно имъ дать время запутаться въ стяхъ. Эта хитрость есть похвала для женщины; тайный любовникъ боится ея гордости, размышленій, и надется на постоянство. Что въ разсужденіи одной есть оплошность, то въ разсужденіи другой есть тонкая хитрость.

Линдана, видя равнодушное спокойствіе Жеркура, сама вышла изъ замшательства. Тутъ Морфиза начала говоришь съ нимъ. Вижу, что вы длаете, сказала она засмявшись: вамъ хочется обольстить Линдану.
– - «Нимало,» отвчала Линдана: «онъ и не думаетъ объ этомъ!» Тутъ вошли другіе гости, и разговоръ сдлался общимъ.

За ужиномъ Жеркуръ не слъ рядомъ съ Линданою, которая была не весела м задумчива. Посл ужина хозяйка вздумала хать въ маскарадъ съ Жеркуромъ и Линданою. Морфиз было уже 54 года, но она все еще безъ памяти любила сего роду забавы, для того, что славилась такъ называемымъ маскараднымъ остроуміемъ, забывала свое природное добродушіе; всхъ критиковала, насмхалась, осыпала знакомыхъ и незнакомыхъ эпиграммами, чтобы поддерживать славу свою.

Когда вс гости ухали, хозяйка надла большую маску, Линдана капотъ, Жеркуръ черную домину, и во второмъ часу пріхали въ маскарадъ. Морфиза съ обыкновенною своею живостію говорила со всми масками; но скоро одна голубая домина обратила на себя все ея вниманіе -- Морфиза подала ей руку, оставила товарищтей, и скрылась въ толп. Линдана устала, сла и спросила у Жеркура, любитъ ли онъ то, что называютъ маскараднымъ умомъ. «Я люблю умъ ежедневной, отвчалъ онъ, и не могу терпть того, которой противенъ скромности и тихости, столь любезнымъ въ женщин. Не говорю уже объ этомъ странномъ писк, несносномъ для меня въ маскарадныхъ разговорахъ; такой голосъ сдлалъ бы и самыя любезныя слова непріятности» -- И такъ вы никогда не влюблялись въ маскарад?
– - «Напротивъ, я разлюбилъ въ немъ многихъ женщинъ, которыхъ находилъ въ свт милыми.» -- Я никогда уже съ вами не поду въ маскарадъ.
– - -- Это слово, сказанное съ величайшимъ простосердечіемъ (na"ivet'e) тронуло Жеркура, хотя онъ притворно засмялся и оказалъ: «Вотъ дйствіе маски! вы, обыкновенно не любя ни надъ кмъ смяться, вздумали шутить надо мною!» -- Это шутка?
– - «Не знаю; мн извстно единственно то, что живо чувствовать дйствіе любезности есть иногда нещастіе.» -- Ахъ! я уврена, что излишняя чувствительность не потревожитъ никогда вашего спокойствія! «Естьли вы такъ думаете, то не перемните никогда вашихъ мыслей.» -- По чему же?
– - «По тому что я никогда не вздумаю уврять васъ въ противномъ.» -- Конечно; что вамъ нужды!
– - «Что мн нужды? требуете ли отъ меня совершенной искренности? Я могу молчать; но никогда не скажу вамъ неправды; никогда не дозволю себ притворства» -- Это правда; надобно согласиться, что вы не любите притворяться.
– - «Слдственно вы мн поврите?» -- Всегда.
– - «Какая польза?» -- Разв совершенная довренность для васъ ни что?
– - «Ваша довренность? нтъ, я не требую ее. Что вы мн скажете новаго? разв чувства ваши мн неизвстны?» -- И такъ я напрасно буду желать дружбы вашей?
– - «Совершенно напрасно!» -- Я не ожидала такого отвта.
– - «Естьли будете меня спрашивать, то услышите еще много неожидаемаго.» -- Вы не хотите быть другомъ моимъ?
– - «По крайней мр не могу сдлаться имъ скоро; мн надобно много, много времени; и можетъ быть никогда бы не усплъ въ этомъ намреніи. Дозволите ли спросишь, отъ чего вы краснетесь?» -- Какъ! по чему вы это знаете?
– - «Не уже ли думаете, что эта несносная маска можетъ скрыть отъ меня лицо ваше? Нтъ, я вижу его.»...

Въ сію минуту явилась Морфиза съ незнакомою своею маскою, осипнувъ отъ крику и хромая отъ усталости; она сла подл Линданы, а незнакомецъ стоялъ передъ нею. «Я привела къ вамъ самую любезнйшую маску,» сказала Морфиза: «незнакомецъ наговорилъ мн чудеса; я никакъ не могу узнашь его.» -- Не мудрено, сказалъ тихонько Жеркуръ Линдан: онъ рдко бываетъ въ хорошихъ домахъ, и Морфиза врно никогда не встрчалась съ нимъ. Это Дюваль, глупецъ и нахалъ.
– - Онъ еще не усплъ договорить, когда Морфиза начала упрашивать Линдану, чтобы она вступила въ разговоръ съ голубою доминою. «Это рдкой умъ,» примолвила Морфиза: «что слово, то эпиграмма,» Второй портретъ не могъ истребить въ мысляхъ Линданы впечатлній перваго. Сверхъ того, досадуя, что ей помшали говорить съ Жеркуроиъ, она совсмъ не расположена была слушать маскарадныхъ шутокъ. Дюваль, видавъ ее въ спектакляхъ, узналъ Линдану, не смотря на маску, и началъ осыпать ея красоту глупыми похвалами, которыя она приняла сухо. Онъ разсердился, вздумалъ говорить о Вальмировомъ путешествіи и шутить очень грубо. Линдана не удостоила его отвта. Дюваль продолжалъ. Тутъ Жеркуръ снялъ съ себя маску и взглянулъ на него сурово, не говоря ни слова. Это испугало Линдану. Пойдемъ-те, сказала она, и встала, взявъ Жеркура за руку, какъ будто бы для того, чтобы удержать его. Увидимся ли мы? спросилъ Дюваль у Жеркура, который, вмсто отвта, пожалъ его руку и отворотился. Линдана хотла хать: Морфиза согласилась, будучи въ крайнемъ замшательств отъ худаго успха своей голубой долины. Линдана досадовала и боялась; однакожь, не видя подл себя Дюваля, успокоилась. Жеркуръ проводилъ ихъ до, кареты, и сказалъ, что удетъ за ними же. Линдана худо провела ночь, и въ восемь часовъ утра послала человка къ Жеркуру, будто бы за книгами, которыя онъ общалъ ей. Слуга возвратился съ отвтомъ, что Жеркуръ упалъ съ лошади и вывихнулъ себ ногу... «Боже мой!» воскликнула Линдана, залившись слезами: «онъ врно раненъ на поединк!...Что будетъ со мною?»....

Линдана велла заложить карету и поскакала къ Морфиз, чтобы вмст съ нею хать къ Жеркуру. «Мы причиною его поединка (сказала она): можетъ быть онъ умираетъ!... Гнусной Дюваль! бдной Жеркуръ!»... Между тмъ, какъ Линдана сердечно терзалась, бдная Морфиза, пораженная симъ трагическимъ случаемъ, также плакала и спшила одваться. Какъ скоро она была готова, Линдана бросилась изъ комнаты... и черезъ десять минутъ карета ихъ остановилась передъ Жеркуровымъ домомъ. Позвали камердинера: онъ за тайну сказалъ имъ, что Жеркуръ въ самомъ дл былъ на поединк и раненъ тяжело въ бокъ; но что лекарь не считаетъ раны опасною. Линдана велла сказать больному, что он прідутъ къ нему, какъ скоро онъ встанетъ съ постели. Возвратясь домой, она хотла непремнно видть лекаря; онъ уврилъ ее, что нтъ ни малйшей опасности, но что Жеркура должно оставить въ поко недли на дв. Линдана во все это время не вызжала ни куда; всякое утро освдомлялась о Жеркуровомъ здоровьи, а ввечеру здила сама разспрашивать камердинера. Жеркуръ написалъ къ ней дв коротенькія записки, изъявляя ей благодарность за участіе.

Поединокъ и тяжелая рана любовника даютъ женщин право быть искреннею и не скрывать уже отъ себя нещастной страсти. Въ истинной любви удовольствіе открыть сердце другу своему не стоитъ великой сладости мечтать объ ней на свобод. Слова выражаютъ идеи, но не могутъ выразить глубокихъ и сильныхъ чувствъ; изображеніе ихъ будетъ только слабымъ переводомъ. Любовь подобна добродтели: мы всего боле наслаждаемся ею внутренно. Съ какимъ восхищеніемъ Линдана думала о послднемъ разговор своемъ съ Жеркуромъ!... успокоенная въ разсужденіи его здоровья, какъ радовалась и гордилась она мыслію, что онъ дрался за нее!.. «За меня (думала Линдана) текла его кровь -- и для чего? чтобы наказать за грубую насмшку надъ Вальмиромъ! Онъ думаетъ, что я люблю его, и не дозволяетъ, чтобы милой мн человкъ былъ униженъ! Великодушной Жеркуръ!.. а его называютъ нечувствительнымъ!.. Ахъ! Какъ я ненавижу теперь романы воображенія и безумныя страсти! Когда любовь есть только изступленіе, можетъ ли она продолжиться? Безразсудные восторги, которые пугаютъ боязливую нжность, стоятъ-ли милаго, кроткаго услажденія души, спокойной въ чувствахъ любви истинной и разсудительной?
– - Но... Боже мой, я осмливаюсь наконецъ говорить съ сердцемъ своимъ! осмливаюсь чувствовать первую, единственную мою любовь! Люблю Жеркура, а торжественно общала руку свою другому! Безразсудность заставила меня показывать склонность, которой не было въ сердц моемъ! Могу ли отпереться, не сдержать слова, остыдить себя со всхъ сторонъ? оскорбить, раздражить Вальмира и видть еще поединокъ? Эта мысль ужасна.... Однакожь, естьли въ самомъ дл Жеркуръ любитъ меня, естьли не обманываюсь, то могу быть только его супругою. Нужно время; любовь научитъ меня, какъ поступить.»

Такимъ образомъ вс любовники, опираясь на нкоторыя мнимыя правила чувствительности, дозволяютъ себ надяться. Черезъ дв недли Линдана въ сильномъ сердечномъ волненіи похала съ Морфизою къ Жеркуру, и нашла его на креслахъ. Онъ принялъ ихъ съ любезностію умнаго свтскаго человка, но просто, и не хотлъ видть замшательства Линданы. Она говорила мало; но глаза ея, наполненные слезами, нсколько разъ встртились съ его глазами, и сердце ея было довольно ихъ умильнымъ выраженіемъ -- Какъ скоро Жеркуръ могъ выхать, онъ прежде всхъ хотлъ видть Линдану. У нее были гости: она утшилась мыслію, что ввечеру найдетъ его у Морфизы. Надежда обманула ее: Жеркуръ встртился съ однимъ пріятелемъ, который халъ въ Фонтенбло, и уговорилъ его хать туда же, общая вмст съ ними возвратиться дней черезъ пять. Сговорчивость была его любезною слабостію. Онъ нашелъ въ Фонтенбло Дворъ, веселое общество и, вмсто пяти дней, пробылъ тамъ мсяцъ, всякой день думая хать. Это долговременное отсутствіе чрезмрно оскорбило Линдану, которая заключила, что онъ не любитъ ее, и старалась мыслить о Вальмир. Безпрестанно твердя, что онъ единственно достоинъ руки и сердца ея, она сочла себя въ томъ увренною; однакожь тихонько плакала и худла. Жеркуръ, возвратясь въ Парижъ, нашелъ ее отмнно блдною, и смотрлъ на Линдану такъ умильно, что она забыла свое намреніе обходиться съ нимъ холодно. Между тмъ, положивъ хать къ водамъ въ Спа, не хотла передумать, и сказала о томъ Жеркуру, которой ни мало не старался удержать ее, и далъ ей чувствовать, что самъ туда будетъ. Пока любишь, прощаешь [2] . Линдана, не довольствуясь тмъ, еще извиняла Жеркура, и даже, боле и боле о томъ думая, обратила его безпечность въ благоразуміе, нжность и великодушіе. Онъ не угадывалъ ея тайной склонности, а зналъ обязательства съ Вальмиромъ: уважалъ ихъ и жертвовалъ собою ея щастію и доброму имени... Сколько причинъ любить его боле! Однакожь, не смотря на твердость великодушія, любовь торжествуетъ: сердце влечетъ Жеркура въ слдъ за Линданою; онъ детъ въ Спа.... Съ этою мыслію какъ весело было собираться въ дорогу?

Линдана похала въ Ма, и наняла въ Спа прекрасной домикъ, котораго окна были на Литтихскую дорогу: съ этой стороны пріезжали вс изъ Франціи.

Величайшее удовольствіе въ любви есть врное ожиданіе; оно соединяетъ въ себ прелесть надежды съ подлиннымъ щастіемъ. Воображеніе теряетъ силу свою въ дйствительномъ наслажденіи:, но сколь украшаетъ оно все, чего ожидаемъ! Линдана всякое утро и вечеръ здила гулять верхомъ по Литтихской дорог, и вс кареты вдали производили въ ея сердц живйшее чувство. Она хала скоре на встрчу, и хотя съ прискорбіемъ видла холодныя, незнакомыя лица, однакожь думала только: это еще не онъ! и смотрла опять впередъ. Въ шесть часовъ утра ей подавали списокъ всмъ пріхавшимъ: Линдана находила только имена незнакомыя или чуждыя для сердца; но она имла удовольствіе надяться, что найдетъ между ими его имя! Иногда ходила задумываться и мечтать на прекрасныя горы, окружающія Спа; Жеркуръ не зналъ сихъ мстъ, и Линдана не могла насмотрться на ихъ величественныя красоты -- не могла привыкнуть къ такому впечатлнію, котораго онъ еще не имлъ, и которымъ должно было ему наслаждаться въ ея присутствіи. Однимъ словомъ, живописныя окрестности Спа украшались для нее любовію; воображеніе заране давало имъ такую прелесть, которая еще живе прелести воспоминанія. Мы говоримъ печально: опъ былъ здсь! но съ живою радостію мыслимъ: онъ тутъ будетъ!