Это привело Кондрата в ярость: сабля осталась ему еще от отца. Обломком клинка нанес он короткий удар по сабле Ашота, и та со звоном покатилась в сторону, где стоял татарин.

Тот быстро наклонился и поднял ее.

Ашот выхватил из-за пояса длинный узкий нож.

Холодный пот прошиб Кондрата. Он понял, что одному ему, обезоруженному, не отбиться от двух врагов. С обломком клинка в руке, стал он отступать к дверям каземата, зорко наблюдая за обоими противниками. Вдруг татарин бросил Кондрату саблю и крикнул:

– Лови, кунак!

Кондрат поймал саблю и только теперь, когда свет упал на лицо татарина, узнал в нем Озен-башлы.

В этот миг нож, брошенный Ашотом, просвистел в воздухе и впился в шею татарина.

– Получай, предатель! — крикнул турок.

Обливаясь кровью, Озен-башлы упал.

Нож глубоко засел у него в шее. Кровь лилась из перерезанных артерий, клокотала в горле, мешала говорить.

Хурделица бросился на Ашота. Тот уже открыл было дверь, ведшую во второй каземат, чтобы скрыться, но есаул зарубил его на пороге. Затем подбежал к Озен-башлы и склонился над ним. Осмотрев рану, есаул понял, что ему не спасти своего друга.

Озен-башлы тоже понимал это. И как ни крепился Кондрат, слезы потекли по его щекам.

Вдруг в глазах Озен-башлы мелькнула тревога. Он поднял руку, словно приказывая товарищу оглянуться назад. Повернув голову, Кондрат мгновенно вскочил на ноги. В каземат вошел дородный седобородый турок. Рука его сжимала ятаган.

Однако Хурделице не пришлось скрестить с ним оружие. В этот же миг в каземат ворвались гренадеры Зюзина. Ефрейтор Иван Громов приставил к груди седобородого янычара штык фузеи.

– Сдавайся, черт гладкий!

Ятаган выпал из рук седобородого. На пухлых пальцах турка сверкнули бриллиантовые перстни.

Гренадеры ахнули:

– Братцы, не простой басурман!

– Смотри, и одежда у него вся в золоте!

Зюзин деловито оглядел турка и сказал:

– Ребята, пашу Ахмета взяли мы. Не простой он паша — двухбунчужный. Вот так. Так что глядите за ним в оба!

Гренадеры окружили пленного.

– Двухбунчужный дьявол!

– Знатный.

– Наряжен, будто павлин.

– А правда, братцы, что паша сто жен имеет?—спросил Травушкин.

– Правда!

– И этот?

– А этот вдвое! Ведь сказано тебе, что он двухбунчужный!

– Ох, старый кобель! — от всей души возмутился Травушкин — И зачем его, братцы, было в плен брать?

– Как зачем? — возразил ему ефрейтор Иван Громов. — В плен всякого брать должно. Меня еще Ляксандр Васильевич Суворов-батюшка, командир мой полковой, поучал: «Раз в полон неприятель сдается — не обижай!» Понял? И второе: «Супостата живьём имать — почет воинский». Вот… — И ефрейтор приставил Травушкина охранять пашу.

Зюзин заметил кованый сундук, открыл крышку и увидел мешочки с золотыми и серебряными монетами. Субалтерн взглянул на убитых турок, раненого татарина, и ему стало ясно, чго произошло здесь совсем недавно.

– Кондратушка, да ты, пока мы замешкались с янычарами, казну пашинскую отвоевал, — просиял Зюзин. — Молодец! — Но увидел печаль в глазах Кондрата и спросил: — Ты чего хмурый?

Есаул показал глазами на лежащего в луже крови Озен-башлы.

– Это кунак мой, Василий.

Он подошел к татарину. В глазах Озен-башлы застыла грусть. Смуглое лицо стало бледным. Видно было, что жизнь покидает его. Движением руки он подозвал Кондрата ближе к себе, показывая знаками, что хочет рассказать что-то важное. Но кровь душила раненого, не давала вымолвить ни слова. Наконец, сделав над собой усилие, он прошептал:

– Маринка… Лука живы… Они здесь… В подвальной тюрьме… Вход под камнем, там, в каземате… Спеши… Прощай, кунак…

Кондрат попытался было приподнять Озен-башлы, но он снова прошептал:

– Иди… Скорей… Скорей…

Хурделица с Зюзиным побежали во второй каземат. Там в углу стояла грубо обтесанная гранитная плита. Отодвинув ее, Кондрат увидел небольшое отверстие - вход в подвал.

Две железных двери пришлось распахнуть есаулу, пока он добрался до небольшой камеры, где на полу, залитом водой, он увидел связанного по рукам и ногам чернобородого человека.

Наклонив к его лицу светильник, он узнал Луку.

– А Маринка? — спросил Кондрат, обнимая друга.

– Ищи рядом, — прохрипел Лука.

Есаул увидел у стены еще двух узников. Это были женщины. Одна из них оказалсь незнакомой. Тогда он поднес светильник к лицу другой и радостно вскрикнул. На него глядели Маринкины глаза.

– Кондратко, — прошептала девушка.

Кондрат взял ее на руки и, словно дитя малое, вынес из темного подвала на крепостной двор.

Утреннее солнце ослепило обоих.