Хурделица, откозыряв, вышел.

Ему понравился хитрый замысел командующего, и он сразу поспешил в полк, к своему боевому товарищу Зюзину, который тоже был охоч до таких дел.

В этот вечер и Кондрату и его товарищам казалось, что в дунайских волнах очень уж медленно тонут огнистые искры осеннего заката. И как только сгустилась синяя темнота, в речную воду из береговых камышей бесшумно вошли один за другим одиннадцать человек.

Селим уверенно вел разведчиков вброд к острову. Порох и пули, огниво и табак они привязали каждый к голове. Оружие и пистолеты несли, высоко подняв руки. Путь по воде до острова преодолели быстро и легко. Ордынец хорошо знал дунайское дно — в самых глубоких местах вода доходила по грудь. Выйдя из реки, поползли по пологому берегу, поросшему камышом и мелким кустарником. Так они пробирались около версты, пока не увидели с вершины пригорка неровный свет костра.

Около самого пламени похрапывали, завернувшись в теплые войлочные халаты, трое янычар. Четвертый, видимо, караульный, сидел у костра и время от времени подбрасывал в огонь сухие сучья. Ружья и ятаганы спящих турок тут же поблескивали на песке.

Разведчики стали медленно подползать к янычарам. Они были уже совсем близко, шагах в пятнадцати, когда Зюзин нечаянно придавил коленом какую-то сухую веточку. Сидевший у костра янычар сразу вскочил на ноги, схватил ружье и стал пристально всматриваться в темноту.

— Дур! Дур!(стой! (турецк.)) — воскликнул он тревожно.

— Селим, поговори с ним, — шепнул Кондрат татарину.

Селим поднялся во весь рост, выкрикнул по-турецки приветствие и спокойно подошел к костру. Он ответил на все вопросы турка, объяснив ему, что прислан к нему из отряда Буджанской орды вести наблюдение за русским лагерем. А сейчас он, дескать, возвращается к своим с важными сведениями. Селим присел у костра. Янычар, успокоившись, стал снова подбрасывать сухие ветки в огонь.

Видя, что турецкий часовой успокоился, разведчики еще ближе подползли к костру, пока не оказались у неровной полосы света.

— Что нового ты там приметил спросил Селима турок показывая рукой в сторону русского лагеря.

— Гяуры, будь они прокляты, готовятся к штурму, — ответил Селим и, выхватив из-за кушака маленький острый кинжал, полоснул янычара по горлу. Тот, захрипев, повалился на землю. Разведчики бросились на турок. После короткой борьбы связали всех троих.

Тяжело дыша после схватки, разведчики поднялись на вершину холма. Отсюда далеко просматривалась окрестность. Видно было, как у противоположного берега дрожат на волнах огни неприятельских кораблей, как мигают факелы в бойницах турецкой крепости.

— Вот где надобно установить батарею, — тихо сказал Хурделица Зюзину.

Тот согласился с ним.

Оставив солдат под начальством Громова охранять пленных янычар, Хурделица, Зюзин и Селим направились в обратный путь. К полуночи они добрались до лагеря, где их с нетерпением ожидал главнокомандующий. Гудович внимательно выслушал рапорт Хурделицы, и тотчас пехотинцы начали наводить понтонный мост через Дунай.

На другой день русские пушки, установленные на холме острова, начали обстрел султанских кораблей. Неприятельские суда вынуждены были удалиться. Несколько турецких лансонов, поврежденных бомбами, спустили флаги и, подойдя к острову, занятому нашими войсками, сдались.

Теперь Килия была отрезана от Дуная. Батарея на острове начала методично обстреливать крепость со стороны реки

Осажденные янычары, наконец, убедились, что они обречены. 18 октября на обеих восьмиугольных башнях турецкой крепости взвились белые флаги. Русские войска вошли в чадящую пожарами Килию.

Гудович сдержал свое слово. Он взял одну из сильнейших на Дунае крепостей, не прибегая к атаке.

Победители с любопытством оглядывали разрушенные кварталы города, из которого еще до осады разбежались жители, устрашенные надвигающейся войной. Выбитые окна опаленных пожаром глиняных домишек, брошенный на улицах домашний скарб наводили Кондрата на невеселые думы. Ему припомнилась разгромленная ордынцами родная слободка.

— Вот они, плоды свирепства батального. Видать война и впрямь есть дикое безумство, — сказал задумчиво Зюзину Хурделица, когда они бродили по развалинам Килии.

К его удивлению, друг насмешливо скривил губы и возразил.

— Ты неправ. Не всякая война — безумство. Сия баталия — слава наша. Ведь иначе супостатов с земли родной не сгонишь, вот и приходится их в крови топить. А нам воинам, такая жалостливость не к лицу...

Хурделица ничего не мог ответить товарищу тот в самом деле был прав. Но, видимо, картины разрушенного города и на Зюзина произвели тягостное впечатление Кондрат заметил, что в глазах Василия затаилась грусть.