Тут его уже ждал Селим с оседланной лошадью. Зюзин успел сообщить верному ордынцу о своем замысле. Селим и Кондрат не хотели расставаться, но Зюзин решительно воспротивился их совместному побегу.

— Этого делать нельзя! Опасно. Ты должен остаться со мной на некоторое время, чтобы не навести на своего кунака подозрение. А я при первой оказии спроважу тебя к нему в Хаджибей.

И Селим, как ни горька была ему разлука с Хурделицей, согласился с Зюзиным. Ордынец молча протянул Кондрату свой ятаган и простился с ним.

Зюзин и Травушкин проводили Хурделицу за черту города. Здесь, в ночной степи, Василий протянул товарищу кошель с деньгами — все, сбереженное за долгие годы.

— Они мне на войне, Кондратушка, все равно ни к чему. А ты человек вольный теперь, да к тому же «негоциант из Ясс», а ведомо, что купцу деньги нужнее, чем солдату. Только помни, кто ты теперь, — пашпорт свой пуще глаза береги. Еще свидимся... Он хотел что-то добавить, чтобы подбодрить товарища, но не мог. Голос его неожиданно задрожал, так что Травушкин не выдержал и пришел на помощь своему командиру. Он повторил:

— Дай бог вам счастье, ваше благородие! Обязательно свидимся.

Кондрат обнял обоих, смахнул набежавшую на глаза слезу и, вскочив на коня, помчался по заснеженной дороге.

Солдат и офицер долго смотрели ему вслед.

Нелегко добирался Кондрат от Измаила к Хаджибею. В опустошенном турками и ордынцами краю было голодно. В разоренных городках и селах жители питались кониной да лепешками из толченой древесной коры. Хурделица несколько раз в дороге покупал у интендантов себе провизию и фураж коню. Он ехал, избегая всяких встреч с начальством. Его молдаванская одежда и паспорт ни у кого не вызывали подозрений. Какое-то удивительное спокойствие и уверенность в своей полнейшей безопасности чувствовал он сейчас. И если что его волновало, то лишь желание как можно скорее добраться до дома, увидеть жену.

К его досаде, уже через день после выезда из Измаила, мороз спал, началась весенняя оттепель. Степь почернела, побурела. Конь Кондрата медленно плелся, с трудом вытаскивая копыта из липкого грязного месива, и Хурделица, чтобы окончательно не загнать измученную лошадь, должен был делать частые привалы. Поэтому только на второй неделе подъехал он к рыжеватым холмам, на которых расположился у моря Хаджибей.

Кондрат не хотел, чтобы в городке заметили его появление, и несколько часов — до самой темноты — провел на пустынном берегу. Весенний напористый ветер обдавал его каскадом мелких пронзительных брызг, когда он, пришпоривая испуганного вставшего на дыбы коня, съезжал с обрыва.

Шум волн, соленые брызги моря, его косматые гребни, слившиеся на горизонте с далекими облаками, напомнили Хурделице день, когда он с черноморцами, вот так же захлебываясь солоноватым ветром, отбивал нападение турецких кораблей. Где-то здесь, на этом берегу, Маринка промыла морской водой его раненое плечо и перевязала своей косынкой.

Ему показалось невыносимым это дополнительное ожидание, и вдруг так потянуло к ней, находящейся здесь где-то совсем недалеко, что Кондрат сгоряча даже повернул коня. Но тотчас одумался — рисковать нельзя. Он спешился и, чтобы скоротать время, занялся делом. Вымыл лошадь, почистил свою одежду. Когда он закончил это, в сгустившейся над морем темноте вспыхнул маяк. Хурделица вскочил на коня и направил его к золотистым огонькам Хаджибея. Быстрой тенью промелькнул по кривым узеньким улицам, свернул влево вниз, к землянкам Молдаванской слободы. Наконец, различил в темноте знакомый белый контур родного домика.

В окошках было темно. «Видимо, спать легла», — с нежностью подумал Хурделица. Но Маринка сразу откликнулась на его тихий стук в окошко:

— Эго ты, любый?

Она сразу догадалась, что это он, ее Кондрат... Хотела зажечь светильник, но у нее от волнения дрожали руки. Бросив огниво, кинулась встречать Кондрата.

Открыла дверь, увидела его на пороге и припала к широкой груди мужа.

Долго стояли они на крыльце, крепко обнявшись, пока не услышали голос Одарки — ее разбудил холодный ветер, ворвавшийся в открытую дверь хаты.

Кондрат проснулся рано. В рассветном полумраке долго разглядывал лицо спящей рядом жены. Маринка за время их разлуки стала, как показалось ему, намного краше. «Как яблоко спелое», — подумал он, ласково поглаживая полную смуглую руку спящей.

Он был счастлив, что видит рядом с собой Маринку. В то же время его мучила тревожная мысль, что сейчас ему придется опечалить любимую известием о своих неудачах.

Кондрат считал, что Маринке будет горько узнать о потере им офицерского чина, о том, что он скрывается под чужим именем и должен как можно скорее покинуть Хаджибей, где его многие знают... .

Нечего сказать, хороший гостинец привез он жене.

А рассказать все о своих злоключениях он должен был без промедления. Не то Маринка и Одарка на радостях поведают соседям о его приезде, и это навлечет на него новую беду.

Он тяжело вздохнул. Маринка открыла глаза и вопросительно взглянула на мужа.

— Чего ты вздыхаешь так тяжело, Кондратушка: - Говори , не скрывай. Я еще вчера приметила что ты на сердце горесть какую-то держишь. Говори!
– Она обняла Кондрата, и он без утайки поведал ей обо всем.