Аннелизе медленно нагнулась и подняла ее. Вытянутая деревяшка длиной в фут оказалась закручена в спираль. Иногда деревянные обломки — порождение причудливой фантазии моря — бывали по-настоящему красивы и выглядели как творения художника, несмотря на вмятины и щербины. Но встречались и обыкновенные коряги. Океан выносил их на берег, словно желал избавиться от бесполезного хлама. Бесформенные куски дерева валялись на берегу, уродливые, никому не нужные, выпотрошенные и безжизненные. Такие, как этот плавник. Такие, как сама Аннелизе.

Да, это правда, она вовсе не живое дерево, а прибитая к берегу коряга. Неприглядная для большинства людей и красивая лишь для немногих.

Не в силах справиться с душившим ее отчаянием. Аннелиза силой швырнула обломок обратно в воду и крикнула ему вслед:

— Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

Здесь некому было услышать ее крик. Ветер подхватил его и унес высоко в небо, где парили равнодушные чайки.

В то утро Аннелизе поднялась в восемь и предупредила, прособирается на девятичасовую воскресную мессу, а потом, возможно, заглянет к Лили, но Эдвард, пропустил ее слова мимо ушей. Он пробурчал что-то в ответ (вероятно, согласие) и перевернулся на другой бок, потянув за собой белоснежное пуховое одеяло. Его долговязая фигура оказалась спелената точно кокон. Аннелизе понимающе вздохнула. Она была жаворонком, а Эдвард — совой. Тут уж ничего не поделаешь.

Десять минут спустя, успев принять душ и одеться, она уже пила маленькими глоточками зеленый чай, прежде чем выскочить из дома. Аннелизе удалось-таки полюбить этот напиток, хотя прежде она терпеть его не могла. Когда-то давно иглотерапевт заявил, что зеленый чай ей очень полезен, и она тут же почувствовала непреодолимое отвращение к этому пойлу. Почему, интересно, ко всему полезному нужно так долго приноравливаться, а вот к вредному привыкаешь мгновенно?

Торжественная и строгая утренняя служба в церкви Сеяного Кейниса на центральной площади Тамарина была великолепна. Холодные лучи весеннего солнца, проникая сквозь цветные витражи в окнах, наполняли церковь приглушенным Сиянием, в котором отчетливо были видны мириады танцующих пылинок. Обычно художники именно так изображают божественное благословение, изливающееся на истинно верующих.

Утренняя месса проходила без музыки. Хор собирался к одиннадцатичасовой службе, когда мистер Фицпатрик с натугой выдавливал гимны из старенького, страдающего реваншизмом органа. Прихожане болезненно морщились, а отец Майк мужественно улыбался, удерживая паству от открытых насмешек.

Милый отец Майк. Он обладал прекрасным чувством юмора, но вынужден был постоянно сдерживаться, потому что далеко не всем нравится, когда священник позволяет себе шутить с прихожанами. Аннелизе искренне ему сочувствовала: бедняге приходилось вечно быть настороже, чтобы не переступить невидимую черту и не разрушить чье-то хрупкое доверие.

К одиннадцатичасовой мессе обычно являлись семьями. Едва только начавшие ходить детишки приподнимались на церковных скамьях и, сонно моргая, разглядывали своими круглыми глазенками сидевших позади людей. Это выглядело довольно забавно, но здорово отвлекало.

Во время девятичасовой воскресной службы церковь редко бывала заполнена больше чем на четверть, и это как нельзя лучше подходило Аннелизе. Ей нравилось мирное спокойствие храма. Достаточно времени, чтобы поразмышлять, но не так много, чтобы впасть в уныние. Она ненавидела эти приступы тоски. Но по счастью, во время мессы мрачные мысли отступали. Ритуал литургии действовал на Аннелизе умиротворяюще. Вместе со всеми она опускалась на колени, крестилась и шептала знакомые слова молитвы. Эти слова, как разбухшие от влаги зерна, давно успели прорасти в ее душе, ведь она повторяла их долгие годы. Ее религиозность не имела ничего общего со слепой одержимостью: молитва помогала Аннелизе освободиться от мучивших ее сомнений, заглянуть в себя и обрести покой.

В конце службы у нее совершенно неожиданно разыгралась мигрень. От внезапной и острой боли лицо Аннелизе страдальчески сморщилось, она уже знала: одним приступом здесь не обойдется, в любой момент может стать еще хуже. В таких случаях лучше без промедления ехать домой и ложиться в постель. На время о поездке к Лили можно было забыть. Аннелизе решила, что позвонит ей позже и извинится. Конечно же, тетя все поймет. Строго говоря, Лили приходилась ей не родной теткой, а родственницей по мужу, но отношения между двумя женщинами сложились самые близкие. Лили обладала многими замечательными качествами — веселостью, добросердечием, великолепным чувством юмора, — но ее главным достоинством было умение всегда оставаться в хорошем настроении и никогда ни на что не обижаться.

«Береги себя, дорогая, и дай знать, когда тебе станет лучше», — вот и все, что сказала бы она в ответ. Аннелизе знала немало людей, тщательно лелеявших свои обиды и постоянно искавших подтверждение тому, что их хотят унизить или оскорбить. Слава Богу, Лили не относилась к их числу.

Автомобиль подрагивал под резкими порывами ветра, и ехать пришлось медленно. Добравшись до дома, Аннелизе торопливо взбежала на крыльцо, думая только о том, как славно будет улечься наконец в постель. Краем глаза она заметила автомобиль своей близкой подруги Нелл, припаркованный во дворе, но головная боль отвлекала все ее внимание. Придется мужу занимать гостью. Вряд ли Нелл станет возражать, они с Эдвардом старые приятели, к тому же Нелл знает: когда у Аннелизе мигрень, с ней бесполезно заговаривать, она лежит пластом.

В кухне Эдвард и Нелл сидели за столом, держась за руки. Светлая женская головка приникла к темноволосой голове мужчины. Никакой тихой музыки, приглушенного света или разбросанной в беспорядке одежды, но близость, связывающая этих двоих, была слишком явственной, слишком очевидной. Аннелизе показалось, что ее с размаху полоснули по горлу, так разделочный нож мясника вонзается в мягкое куриное филе.

— Аннелизе! — испуганно вскрикнула Нелл и мгновенно отпрянула от Эдварда.

Увидев это стремительное, резкое движение, прежняя Аннелизе непременно отпустила бы какую-нибудь шутку насчет ишиаса Эдварда и многострадальной шеи Нелл, но сейчас все было иначе. Скованные, напряженные позы и застывшие лица ее мужа и подруги выдавали их с головой. Новый приступ мигрени лишил Аннелизе последних сил, к горлу подступила тошнота.