— Ведь как же действительно приходится: похож Щорс на Добрыню Никитича! То есть до чего похож!.

Тогда Щорс начинает хохотать. И хохочет долго, заливчато и так громко, что батько, разбуженный этим хохотом, наконец окончательно просыпаемся и видит, что и Кабула стоит у дверей и тоже хохочет.

— Постой!.. Вот чертовщина какая! Этого не может быть! Да, Николай! Да это же того, знаешь, быть того не может, чтоб это действительно был ты!..

— Да я, вот именно, что это я, Василий Назарович! Пришел тебе на смену.

А Черноус, едучи меж двух Кочубеев чистым снежным морозным полем, дышал полной грудью и тоже был счастлив. Ему почему-то казалось, что он отец, а эти самые Кочубеи его сыновья, и геройские сыновья. Он так и звал их «дети мои» (хоть в отцы и не годился, по выражению батька, а только «в дяди»).

— И вот, дети мои, — говорил Черноус нараспев, — первое дело сделано, и сделано на славу. И слава ваша записана на вашем боевом оружии.

Оба Кочубея втихомолку улыбались в заиндевелые башлыки, но улыбались по-хорошему этой, Черноусовой манере «восчувствовать», как острил Денис, делясь своими впечатлениями с Петром.

— Только вот какая у меня заботишка, и вот почему я навязался с вами, хоть и домашних ваших — папашу-мамашу — мне страсть как хочется еще раз повидать…

Денис насторожился. Он уже знал, о чем поведет сейчас речь Черноус.

— Так вот, Денис, ты все-таки «с папашей» в заговоре состоишь, так я полагаю.

— Это ты про оккупантов, что ли, товарищ Христофор? — спрашивал Денис с небрежным видом.

— Угу, про них, — раскуривая трубочку, осадил немного коня Черноус.

Братья тоже придержали лошадей и закурили.

— Я нарочно ускакал вперед от ребят, — оглянулся кругом Черноус, прислушиваясь к дальнему топоту отставших всадников партизанского эскорта. — Надо поговорить. Ну, так как ты? А?

— Я тебе скажу — никак. Если оккупанты будут идти без обоза, без барахла — пусть идут. Но грабительскому обозу ходу нет, — отвечал Денис. — Мы не пропустим, нам самим провиант нужен. Довольно кормились, паразиты. Их бы без штанов надо пустить. И чего ты за них беспокоишься?

Черноус услышал в голосе Дениса гневную, непокорную нотку.

— Не за них я беспокоюсь… А в точности знаю, какою силою движутся эти эшелоны. Они сквозь Махно пробирались. Бронированные, пойми ты это. А у нас и артиллерии нет. А кроме того, мы не можем рассредоточивать удар, который полагается Петлюре. Людьми бросаться нельзя. Борьба с уходящими оккупантами сейчас роскошь, и ее следует квалифицировать как авантюризм — вот наша точка зрения, и, заметь, официальная.

— Ты очень богат, Черноус, принципиальностью, но не проницательностью. Принципиальность в нашем деле нужна — это я согласен, но есть и другая принципиальность, о которой говорю я: хлеба нашего они не повезут!

— А проницательность? — спрашивал лукаво Черноус.

— А проницательность — будущее: без нашего веского «наставления» не дойдут они у себя на родине до доброго дела. Так пусть это будет для них уроком.

— А если будет осечка, Денис, что тогда?

— Мало тебе нашего дроздовицкого примера? Подведи баланс, займись математикой. Шесть тысяч таких бойцов и с таким вооружением, какое сейчас у нас, — несокрушимая сила, хотя бы и против танков, а не то что бронированных эшелонов. Они — нуль на двух рельсах.

— Значит, будем бить, Денис? — вдруг расхохотавшись перед удивленным Денисом, весело закричал Черноус.

— Будем бить, Христофор, — отвечал Петро.

Денис сердился, что Черноус, видно, морочил его.

— Ах вы, детвора вы моя распрекрасная! Ну что ж, значит, будем бить. Да ты не дуйся на меня, Денисок-Денисок. Проверку делал.

— А где ж они, эшелоны твои? Уж ты не увез ли нас нарочно? — вдруг остановил коня Денис и грозно поглядел на Черноуса. — И не этому ли ты смеешься, мистификатор разнесчастный? Стой! Говори по правде, Черноус, не ври.

— Да что ты, с ума сошел! — кричал Черноус, теснимый рассвирепевшим Денисом. — Я еще не дошел до того, чтобы с сыновьями своими хитрить! Успокойся, пожалуйста. — Он повернул Денисова коня назад. — Не баламуть. Ну, слушай доклад: оккупанты еще в Полтаве и в Киеве и лишь завтра к вечеру будут в Конотопе. За движением их строго следим.

— Ну, гляди, не подведи, — неохотно сказал Денис и скомандовал: — Остепенись! Песню!.. Дай коням остыть!

И в морозной ночи, как сталь в серебро, зазвенели свист и песня: