Богунский конный загон вел сам комполка Кащеев, прозванный бойцами «Кащеем Бессмертным»; недавно пуля попала ему под сердце и засела в левом легком, но он остался в строю, хоть и кашлял кровью. Эта лихая пуля под сердцем, вернее — это лихое сердце бойца требовало немедленного возмездия.

И Кащеев, догадываясь уже, что где-то по той стороне линии мчатся батько Боженко с Калининым и Кабулой, да наглядевшись на страшные результаты погромов, чинимых врагом, снялся от Пятничан в галоп и пошел на Винницу, невзирая на грязь и распутицу.

— Где-то по той стороне, отец, скачет кавалерия, — сказал, подъезжая к батьку, Кабула, уловивший чутким ухом топот на другой стороне железной дороги.

— А ну, слетай с коня, сынок, та послухай землю: куда идет той топот— от Винницы чи на Винницу.

Кабула соскочил с коня и, прилегши ухом к земле, объявил:

— Подает на Винницу. Видать, то богунцы галичан припужнули, то они и задают лузу.

— Должно, так и есть, — успокоился батько, не представляя себе, что богунцы одной конной разведкой пошли на Винницу.

Однако ж от Вахновки и батько не стерпел и тоже сорвался в галоп. Сердце его томило какое-то тревожное предчувствие, и не терпелось поскорее взять Винницу да захватить там, может, и самый штаб Петлюры.

А Кащеев, проскочив мост через Згарь со стороны Пятничан, ворвался в город, никак не ожидавший такого налета. Красная артиллерия гремела где-то еще далеко в стороне, по-видимому сражаясь с громадным петлюровским бронепоездом «Гандзей», преградившим путь красным бронепоездам. По улицам спокойно разгуливали офицеры, ухаживая за дамочками. Но вдруг врозь друг от друга бросились дамочки и офицеры, увидев влетевшую в город кавалерию на разномастных конях с красными бантами в гривах. Кавалеристы полоснули на ходу из «люйсов» по офицерне и кинулись прямо на вокзал, зная, что там-то как раз и находится то, что им нужно.

— Петлюра завсегда на колесах. На колесах директория, а под колесами и вся территория, — острили богунцы.

Пути у вокзала были забиты эшелонами, и едва не захватили богунцы самого Палия, а может, и Петлюру. Под самым носом у них улепетнул на Жмеринку стоявший на парах штабной состав. Остальные эшелоны, давая тревожные гудки, застопорились на станции.

Кавалеристы, подскакав к паровозам, первым: делом выбросили машинистов, выпустили пар и залили топки, а потом уже бросились на бегущих врассыпную недобитков «куреня смерти». Палий приказал грузить в эшелоны все военное снаряжение, но ничего не удалось ему спасти из винницкого своего добра. Даже целый вагон горячих хлебов, еще испускающих пар, захватили богунцы и огромное количество обмундирования и снаряжения.

А Богуш тем временем теснил «Гандзю» к Виннице. Бросились отважные бомбометчики наперерез отступавшему броневику, чтобы подорвать его и не дать улизнуть дальше.

Бронепоезд был подбит гранатометчиками и захвачен. Кавалеристы выпустили из тюрьмы политзаключенных. Тотчас же образовалось несколько новых рот, захвативших оружие и бросившихся в бой на подмогу богунцам.

.. Богунцы заняли город и объявили его на военном — положении.

Все это произошло за какие-нибудь два часа.

Боженко, мчась от Вахновки к линии железной дороги, где слышал он гул броневого поединка, заглушавший все остальные шумы, никак не мог представить всего того, что произошло без его помощи и вмешательства в Виннице.

Следя за продвижением бронепоезда все ближе к Виннице, батько приналег на своего Орлика и, выхватив шашку, с командой «в атаку!» кинулся к вокзалу.

Богунцы завидели мчавшуюся к вокзалу густым строем кавалерию и, догадавшись, что то идет в атаку Боженко, с хохотом выбросили большой белый флаг из простыни.

Старик глазам своим не поверил и, крикнув:

— Зупыняй кони!.. Добродии сдаются! — стал сдерживать своего Орлика, переводя его на рысь.

Таращанцы едва сдержали коней перед самым вокзалом.

А навстречу им с насыпи отделилась делегация, шествующая под белым флагом.

Впереди ее выступал высокий статный человек без шапки, с черными усиками, лихо закрученными вверх: он нес на шитом полотенце огромный, еще дымящийся хлебище.

— От тоби и на! — сказал батько, тяжело дыша от предбоевого волнения. — Злякалысь[30], собаки! Ну що ж, не хочуть вмерты. Я ж то казав..

Пока батько слезал с коня, Кащеев — это был он — приблизился к нему с хлебом-солью. Как ни старался состроить Кащеев торжественную мину, но не мог сдержать улыбки.

— Зустречаем тебя хлебом-солью, дорогой товарищ Боженко, бо Винныця уже занята нами, — и Кащеев поклонился.

— Как так? Распросукины вы сыны! Так вы надсмешку строите надо мною?

Батькина плеть змейкой завертелась в его руке. Но он одумался, вспомнив про недавнее ранение Кащеева, о котором слышал, и, сдерживая гнев, отвернулся и пошел прочь, не приняв от Кащеева подношения.