Шрифт:
Осмотрев себя в огромном зеркале — туфли сияют, на свободном костюме американского фасона ни морщинки, в прическе волос к волосу, галстук строго по центру, — Аник шествует в зал, но в переходе сталкивается с Эрикой.
Судя по фартучку и наколке, она здесь официантка.
«Ты? рад видеть. Как дела?»
«Отойдем в сторонку, — шепчет Эрика, потягивая его за рукав. — Аник… Я тебя умоляю — не ходи туда. Беги, пока не поздно».
«Почему я должен бежать?»
«А…» — она вздрагивает, глядя куда-то за спину Аника, в вестибюль. Он оборачивается — в распахнутую дверь уже ввалились трое эсэсовцев во главе с роттенфюрером, все со «шмайссерами», и располагаются, как хозяева, по обе стороны от входа.
Вид их не предвещает ничего хорошего.
«Облава?..»
«Тебе нельзя появляться здесь, — едва не плачет Эрика. — Теперь ты не уйдешь!..»
«Посмотрим», — краем рта говорит Аник. Покрой пиджака позволяет длинному К-96 незаметно висеть под мышкой. Магазин полон, плюс пилюля в стволе — итого, одиннадцать смертей. Но если будет заваруха, работенки предстоит немало…
Эсэсманов он не боится. Мало ли, что лица кирпичом и по стволу у каждого. С бывалыми, обученными в городских боях фронтовиками надо было б держать ухо востро, а это полицаи, не солдаты. Стрелки они плохие, на реакцию не быстрые. Аник заведомо видит в них жертв, а не противников.
«Раздобудь мне патронов, хоть пачку. Передашь, когда я отойду в умывалку».
«Не знаю, получится ли…»
«Попробуй. Ты можешь. Заодно проверь служебный выход — нет ли там кого».
«Сделаю. Будь осторожен, Аник!..»
Просторный зал полон музыки — оркестр играет ритм-энд-блюз. Официанты проворно скользят между столиками — какой наплыв публики!.. И публика, как замечает Аник, самая козырная — сплошь короли и тузы.
Чем больше всматривается Аник в сидящих, тем мрачнее на душе. Слишком много знакомых лиц.
За одним столом вместе Рауль Марвин, его бывший главарь, судья Левен — в мантии, парике и с молоточком, затем полковник О’Коннор, шеф интендантской службы янки в Сан-Сильвере, и начальник сан-сильверского гестапо Оллендорф. Они жрут, пьют и улыбаются друг другу. Доносятся обрывки их бесед:
«…и триста двадцать ящиков повидла. Твоя доля, Рауль, — десять процентов».
«Джо, это большой груз. Надо дать на лапу Оллендорфу, чтобы его парни не заметили, как мы вывозим…»
«Я вас уверяю, Эрих, что могу любого невиновного повесить, как котенка. А если действуют законы военного времени, то…»
«О, разумеется, ваша честь! Но все должно быть надлежащим образом оформлено и запротоколировано, учитывая расход боеприпасов, а также рабочее время палача и врача — только тогда смерть обретет силу закона…»
Два штурмана СС подводят к Левену растерянного паренька.
«Отказ от службы? дезертир?» — недовольный, что его отвлекли, Левен вытирает лоснящиеся губы салфеткой.
«Расклеивал пораженческие листовки, ваша честь! И слушал английское радио. Настоящий предатель».
«Именем закона — к стенке!» — ударяет Левен молоточком по столу между тарелками.
«У меня мать больная», — невпопад бормочет паренек.
«У всех больные матери, — парирует Левен, — и у тех, кто, не щадя себя, сражается на фронтах — тоже!.. И в этот трудный час, когда победоносный вермахт… некоторые отщепенцы… трусливые и подлые отродья… Увести! Так о чем я говорил, герр оберфюрер? Да, о законности! Это — священное для нас понятие…»
Аник оглядывает зал. Эсэсовцы, янки, судейские крысы, легавые, бандюги, торгаши и шлюхи. Какая милая компашка собралась здесь!..
«Они и не были врагами никогда, — догадывается Аник. — Они всегда заодно, просто не договорились, как делить хабар — вот и поцапались. Господи, и на эту-то грязь я себя потратил!..»
«А-а-а, Аник! сыночек, ты пришел к своему папочке!» — заметив его, ликует Марвин.
«Катись ты к сучьей матери, Рауль, — отрезает Аник, подходя. — Папаша выискался, тоже мне».
«Фу, как ты грубишь старшим!»
«А что мне с вами церемониться, жмурье?»
«Сам-то живчик, — по-американски, во все зубы, щерится О’Коннор. — Не очень-то хвост задирай — укоротить могут…»
«Голова не бо-бо? — презрительно косится на него Аник. — Куда я тебе попал — в висок или в затылок?..»
«Аник, Аник, — судья Левен примирительно вздымает дряблые ручки, — зачем поминать старое? Когда-то я приговорил тебя, но это ничего не значит!.. Мы сейчас все в одной лодке, ни к чему ее раскачивать. Ты среди своих, среди друзей… Выпей, потанцуй, и все забудется».
«И это еще не все дозволенные здесь удовольствия, — прибавляет Эрих Оллендорф, отпив шампанского. — К твоим услугам девушки, полный набор — ты же неравнодушен к ним, не так ли?.. И живые мишени».