Раскрыв тяжелую коробочку из толстого картона, Аник радостно пересчитывает донца гильз. Пять рядов по восемь штучек — значит, сорок.

«Как с выходом?»

«Там СС, дверь на запоре. Снаружи тоже стерегут, похоже».

«Ладно, — Аник опускает коробку в карман, — то есть неладно, но ешь что дают. Держись подальше от зала».

«Аник, беги сейчас!..»

«Я еще не договорил… с хозяином».

Аник тверд, когда выходит в зал, но с каждым шагом твердости все меньше. Змееволосое нечто притягивает, влечет к себе, дурманит… Затихшая музыка вновь оживает вальсом, и капельмейстер восклицает: «Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!»

«Аник, я выбираю тебя».

Он обнимает девушку в черном за талию и берет ее руку в свою. Тело змееволосой на удивление настоящее, живое, теплое — «Вот оно — дьявольское обольщение», — как-то безвольно, вне себя думает Аник.

Музыка кружит их среди других танцующих пар, и с каждым тактом, каждым поворотом Анику все сильнее кажется, что происходящее с ним — подлинное и реальное, что иной реальности и быть не может, что есть только этот ресторан, и этот танец, и опасная, загадочная, но манящая красавица… А она говорит и говорит, обволакивая его мысли туманом слов:

«Знаешь, когда я тебя полюбила, Аник? в тот день, когда ты убил в первый раз…»

«Я был прав. Он сжульничал и обозвал меня, сказал, что моя мать — проститутка. В порту такое не прощают. На мне нет вины…»

«О Аник, как ты наивен! словно ребенок!.. Разве ты не знаешь, что убийство — смертный грех? И потом — ты убил за картежной игрой… Ты не помнишь матросской пословицы? „Карты — молитвенник дьявола“. Ты молился мне и принес жертву. Ты мой, ты мой, ты мой любимец, моя сладость… Я изголодалась по тебе… Поцелуй меня сильно, Аник…»

Аник каким-то чудом удерживается от прикосновения к зовущему рту, потому что за влажными приоткрытыми губами ему на миг видится бездна, озаряемая снизу изжелта-ржавым огнем — та пасть, что поглотит гиблые души.

«Я должен был выиграть тогда, — шепчет Аник, — у меня были хорошие карты, а он смухлевал… Это был мой верный выигрыш!..»

«Ты упустил его, — мурлыкает, прильнув к нему, змееволосая подружка, — но выиграл мою любовь. А потом — помнишь? — перед казнью ты отказался от причастия и исповеди. Ты покорил меня своей дерзостью, Аник! Ты останешься со мной, мы будем вечно наслаждаться… Целуй меня, целуй же…»

Аник глубоко вдыхает; рука его соскальзывает с талии на бедро красавицы, затем взлетает, собирая пальцы в кулак, — и обрушивается на лицо под вуалью.

Музыка обрывается, танцоры замирают, а змееволосая отлетает, нелепо растопырив руки и ломая каблучки; не крик, не визг — глухой рев издает она, и змеи на голове встают дыбом.

«Рычи, тварь! Пошла ты в яму со своей любовью! Я должен был выиграть!..»

Голос, раздающийся в ответ, уже не принадлежит красавице — подземный, яростный, он зарождается в глотке ненасытного монстра и выплескивается жирными плевками кипящей тухлой крови:

«Взять его. Рвать на куски».

«Да восторжествует правосудие!» — поддерживает хозяйку воплем судья Левен, а эсэсовцы дружно вскидывают ладони «Зиг хайль!»

Судья хочет воскликнуть еще что-то бодрящее, но замолкает, подавившись пулей, вылетевшей из маузера.

Сбивая встречных с ног, Аник несется к выходу, пригибаясь и петляя, потому что вслед гремят выстрелы.

Вестибюль. Кинувшись за ним гурьбой, мертвецы создают затор, поэтому с караульными эсэсманами Аник встречается лицом к лицу. Зря они на свои тарахтелки надеются — маузер отбрасывает одну за другой четыре гильзы, и путь свободен.

Со звоном разбивается от пуль большое зеркало, в котором Аник недавно разглядывал себя, — червонного валета, покорителя сердец. «Не к добру это», — машинально мелькает мыслишка.

На бегу Аник подхватывает с пола МП-40 и разряжает его в толпу преследователей, а потом бьет им швейцара по голове.

Однако хозяйка позаботилась и о наружной охране! Машины стерегут четверо рыцарей Гиммлера. И столько раз Аник нажимает на спуск.

Он бросается к «пирсу-эрроу» — «серебряная стрела», известная всему Сан-Сильверу машина судьи Левена — и берет с места так резво, как может позволить двенадцатицилиндровый мотор.

В порт! Хоть нет гарантии, что у причала стоит что-то, готовое к отплытию. И неизвестно, удастся ли убедить капитана сразу отчалить.

Но навстречу из-за поворота выруливает гнусная армейская «лоханка»-Кс1Р — ветровое стекло снято, над покатым носом, поверх запасного колеса растопырил лапы пулемет. Приходится свернуть в невыгодную сторону, на север — и поживей, пули уже клюют «пирса» в корму.

Остается надеяться, что они расшибут сигнальные лампы, но не продырявят колеса. Отключить фары Аник не рискует — и сотни метров не проедешь, как врежешься. Сан-Сильвер залит осязаемой, тяжелой тьмой тумана.