Шрифт:
— О-ой, как… м-м-м…
«Все у девчонки в голове перепуталось, — обеспокоенно думал Клейн. — А ну как заорет?..»
Дальше, дальше, не задерживаться. Скоро ли Аник успеет?
В садик вышли без стука — дверь смазана на совесть, замок пригнан отлично. Здесь низкорослые деревья — хоть какой-то, но заслон от любопытных глаз.
Клейн бережно поставил Марсель, оправил на ней пальто; туманно озираясь, она шагнула — бог весть, куда ее повело — нога подсеклась, но Клейн был начеку.
— Не ходи сама, держись тут. — Рука его показалась Марсель прочной, как стальная труба.
— Зачем мы уходим?.. Клейн?., а?..
— Чтоб нас твой папа не догнал.
— Он… — Марсель пошевелила бровями, наморщила лоб, — ты его у-бил…
— Нет, поспать уложил.
— Голова болит… — Мысли Марсель плавали врозь; земля ощутимо покачивалась, Клейн — странное у него лицо! — то мутнел, то виделся ясно, словно в глазах не ладилось с фокусировкой. — Тошнит меня…
«Вытошнит — придется в карман собирать», — вздохнул Клейн, стягивая и комкая в кулаке маску.
К воротам подрулил маленький голубой «марч», позавчера взятый Аником напрокат; Марсель удалось усадить в него быстро, без суеты — и Клейн вразвалочку затопал налево, к Кюссетер, а Аник поехал направо — переулками, переулками, — на Фельтен-стайн.
Чтобы выйти засаде в тыл, Клейн дал порядочный круг по скверу, но застал на посту одну Долорес — где же резвушка Ана-Мария? а, вон она, обнюхивает припаркованный «вольво».
Он глянул на часы — 17.16 — быстро мы управились, однако! потом обошел сквер, продолжая круг против часовой стрелки, с кучкой студентов пересек Университетскую и направился к своему автомобилю.
У третьего подъезда дома 25 по Сколембик уже стояла, ярко моргая лампами на крыше, темно-синяя машина с белой полосой и зеркально перевернутой надписью «AMBULANCE» на капоте.
*
Среда, 18 декабря 1968 года.
Колесо истории вращается неровными рывками — то студенческие беспорядки в Париже, то Советы ввели войска в Чехословакию, то Англия — в Ольстер.
Но Герц и Клейн не замечают перемен в Европе. С апреля они плотно заняты. Клейн старательно роется в старых газетах, делает выписки и посещает тюрьмы. Тюремная администрация без энтузиазма, но легко идет ему навстречу. Клейн представляется как Вильгельм Копман, сотрудник кафедры антропологии Мюнсского университета. Тема научных изысканий его шефа, приват-доцента Гефенейдера, — «Анатомические стигмы преступных индивидуумов».
Френология и ломброзианство бессмертны. Всегда хочется увязать форму черепа и длину носа со свойствами характера. Для ученого, дерзнувшего заняться этим, главное — не забираться слишком далеко, чтобы на тебя не легла тень свастики. Гитлер так опорочил антропометрию, что под подозрением оказались даже обмеры для расчета ботинок и колготок.
Эксгумацией на тюремных кладбищах Герц и Клейн занимаются по ночам. Изъятие останков оформляется по всем правилам; приват-доцент обязуется вернуть «трупный материал» в кремированном виде. Пепел не проанализируешь, чей он.
Они по очереди смотрят сквозь глазок в камеру изолятора.
Образчик 8 из экспериментальной серии просыпается.
*
Он возвращается из смертного сна в явь.
Окаменевшее, застывшее во вне сознание оттаивает постепенно; оживает память — яркие, мучительные, зримые картины.
«Сын мой, я пришел к тебе со словом утешения…»
«Святой отец, я в этом не нуждаюсь. И никаких обрядов, баста. Если хотите сделать что-нибудь хорошее — передайте им, что у меня есть последнее желание».
«Аник, обед прямо из ресторана. Сигареты, вино — угощайся. Добрый совет: вспомни свои лучшие деньки, выпей — и плюнь на все».
«К черту! я хочу увидеть солнце, посмотреть на море. Вызови начальника!»
«Нет, Аник, не положено».
«Начальник, здесь же рядом. Отвезите меня под конвоем, в наручниках — я погляжу, и назад. Десять минут, не больше!»
«Увы, Аник, это желание я не могу исполнить».
Ведут по коридору, потом вниз, в подвал. Глаза ищут окно, хоть щель какую, где бы проглянул живой свет солнца. Нет — глухие стены, камень, мертвенное свечение нитей в колбах ламп.
«Не надо мне завязывать глаза».
«Так полагается, Аник».
«Не надо. Я хочу видеть свет».
Ремни застегнуты, на голову надет колпак из черной бумаги.
«Я хочу видеть свет!»
Расстрельной команде раздают винтовки.
«Я хочу видеть свет!!»
Шестеро солдат по отмашке сержанта почти одновременно нажимают на спуск.
Боль от внезапного удара в грудь вспыхивает — и исчезает. Анику кажется, что вместе с болью лопнули ремни, притягивавшие тело к столбу, и он без всплеска упал в тихую, теплую морскую воду. В невесомой легкости он делает гребок руками, пытаясь всплыть, но его тянет вглубь, вниз.