«Привет лекарям! Классно вы меня заштопали, хоть и не знаю как. И что мне теперь прописали — пожизненное или меньше? Второй-то раз, поди, на стрельбище не поведут?» — Аник веселится.

«Здравствуйте, Бакар. Как вы себя чувствуете?»

«Тут что-то холодно. Где одеяло? И хватит меня в каземате без окон держать, надоело. Я хочу солнышко увидеть — по-моему, это законно. А матери, сестре сказали, что я жив? Я требую свидания».

«Мать, — низкорослый раскрывает папку и глядит в бумаги, — Франсина Бакар, умерла 26 октября 1957 года».

«Че-го?! — вскакивает Аник. — Как — умерла?! какого года?»

«Пятьдесят седьмого, — хмуро повторяет коротышка. — Умерла от сердца».

«Да… что вы врете?! Издеваетесь, что ли?! сейчас пятьдесят второй!»

«Нет, шестьдесят восьмой, — холодно возражает рыжий. — Клейн, покажи ему газету».

Низенький протягивает Анику свежий номер «Ламонтен Гард»; тот поспешно хватает, разворачивает и листает. Пока он шарит глазами по страницам, названный Клейном негромко спрашивает:

«Ты хоть читать умеешь?..»

«А?!. Да, умею!.. Вы, кончайте блефовать! — Газета летит на пол. — Подделка это! Я такое за двести косых для подружки заказывал, ко дню рождения, с ней на обложке! Не надо дурить меня, поняли?!..»

«Уверяю вас, все обстоит именно так, как вы слышали. С момента вашего расстрела прошло шестнадцать лет».

«Да?! А я все это время в коме валялся — так, что ли?! Ладно брехать-то!»

«Ну, в определенном смысле это действительно была кома — глубокий сон…»

«Я б сгнил три раза и шкилетом стал, так что давайте без тухлых загибов!»

«И сгнил, и скелетировался, будь спок, — уверяет Клейн. — Срок не маленький, иной весь по косточкам рассыплется…»

«Вот что, — Аник делает шаг вперед, — давайте-ка мне адвоката сюда. И одежку. И завтрак, какой полагается. И пусть мне зачитают, что там суд назначил. А морочить меня бросьте, я не мальчик, сказок не люблю».

«Он даже про Гагарина не знает, темнота, — не слушая его, говорит низенький рыжему».

«Клейн, это не его вина. Лично я очень рад, что он в своем уме и все помнит».

Мысли Аника перемешались, как салат оливье. Шестьдесят восьмой год, Франсина умерла, газета, ямки на груди, камера без единого окна — бред, блеф, и что все это значит?

Он поднимает «Ламонтен Гард» и замечает, что крепыш немного пятится. Боится.

«Та-ак… Глубокий сон, говоришь? Я читал про эти штучки. Вы меня… заморозили в жидком азоте, верно? А, вижу, угадал. Опыты ставите на смертниках, подлюги…

Наци в лагерях кости вынимали, япошки чуму прививали, янки приговоренных под атомный взрыв ставили, а вы, значит, вот как? Все равно, мол, никто не узнает? Ну, братишки, не затем я выжил, чтоб вашу чертову науку ублажать… Думаете, суки, кролика себе нашли?»

Крепыш успевает выхватить молоток, но не замахнуться — только жестко блокировать удар правой, а левой Аник знатно прикладывает ему под гусачину; почти тотчас ногой — жаль, босой — лягает рыжего в низ живота. Обоих согнуло. «К выходу!»

У самой двери его останавливает внезапная, резкая слабость, будто изнутри вынули что-то важное или в груди лопнула пружина.

Это Герц, распрямившись немного, выбросил вслед ему руку ладонью вперед.

Оседая, Аник со стоном разворачивается — из него в ладонь рыжего уходит зыбкий, мерцающий поток сиреневого света.

Аник бессильно обрушивается на пол — он едва может дышать.

«Кх… м-м-м… — морщится Клейн, сжимая зубы. — Прыгучий, бес… Ф-фу!»

Не лучше и Герц, лицо сведено гримасой. Но когда струящееся по воздуху свечение меркнет, он выпрямляется во весь рост, как ни в чем не бывало.

«Вот так-то, сьер Бакар. Вы меня слышите?.. Никакому криогенному воздействию вы не подвергались. Все эти годы вы провели на кладбище тюремного замка Граудин. Это очень старая тюрьма; весной будущего года ее кладбище ликвидируют. Вам повезло, что мы вас откопали раньше. После сожжения вас вряд ли можно было бы… восстановить. Если удача не покинет вас, мы вернем администрации Граудина вместо вашего праха пепел какой-нибудь крупной собаки, усыпленной по старости. Вы поняли меня?.. Ну, поймете поздней. Кстати, сестра претендует на ваши останки, чтобы перезахоронить их».

Клейн с недовольной миной взваливает Аника на койку.

В дверях уходящий Герц задерживается, раздумывает и, решившись (эта процедура неприятна, но неудобно и опасно носить в себе искусственный заряд), протягивает руку в сторону кровати.

Как прилив сил, к Анику возвращается способность двигаться, исчезает отвратительное ожидание близкой и неминуемой смерти.

«Не, ничего он не понял, — крутит головой Клейн. — Раза три помереть надо, чтоб понять. Может, не кормить его, чтоб проняло крепче?.. И лишний раз не заходить».