Сам того не подозревая, барон дал ему выход на другую, гораздо более серьезную тему.

«Таинственность? — переспросил, подчеркивая значимость произнесенного слова. — Совершенно справедливо заметили, Петр Николаевич: да, я люблю таинственность, но не ради нее самой, а ради интересов дела. Я понимаю: нельзя незаметно провести подготовку целого корпуса к десанту. Поэтому вместе со «Вторым вариантом» появятся еще и «Первый» и даже «Третий»: в «Первом варианте» местом высадки десанта будет назван район Одессы, в «Третьем» — район Новороссийска. Это — для чрезмерно любопытных. А что касается «Второго варианта»… О нем должны знать мы: вы и я». «А главы союзнических миссии? — быстро и сухо уточнил Врангель. — А Кутепов, Писарев, Абрамов?.. Мой штаб, наконец?! Вы не считаете, что подобное недоверие оскорбительно?» «Не считаю!» — ответил резко, даже резче, чем следовало, видимо, сказались и возбуждение, и усталость, и раздражение, вызванные нежеланием барона понять очевидное.

Тяжело молчали. Потом он, щадя самолюбие барона, примирительно сказал: «Опыт войны показывает, что многие наши планы преждевременно становятся достоянием разведки красных. Я не хочу, чтобы мой план постигла такая же участь. И потому настаиваю на строгом, строжайшем соблюдении тайны». «Ну что ж… — вздохнул, не глядя на него, Врангель. — Ну что ж, Яков Александрович, пусть и на сей раз будет по-вашему…»

Тогда, в Ставке, он не обратил внимания на это «и на сей раз» — до мелочей ли было! Но теперь, вспоминая подробности разговора двухнедельной давности, подумал: неужто хотел барон даже в столь ответственную минуту подчеркнуть, что ведет свой неукоснительный счет каждому возникшему меж ними недоразумению?!. Ай да верховный!..

Щелкнула открываемая дверь. Только теперь Слащев обнаружил, что в салоне непроглядная темень — уже и назашторенное окно превратилось из синего в черное.

— Ваше превосходительство, дозвольте? — тихо спросил денщик. И еще тише: — Аль спите?

— Нет, не сплю, — отозвался Слащев. — Что тебе, Пантелей?

— Негоже без свету сидеть… И ужин совсем застыл.

— А кому говорилось, чтоб не беспокоил, пока не позовут? — раздраженно спросил Слащев. Он был недоволен, что размышления его прерваны, но уже знал, что этот поединок закончится отнюдь не в его пользу.

— Так ить я Анастась Михаловне побожился, — скромно вздохнул денщик. Можно было поручиться, что он усмехается в бороду-лопату. — Обещал, что и ужинать будете в аккурат, и вобче… А если что, значится, так отписать обещал сразу.

— Вот я тебе отпишу когда-нибудь! — уже сдаваясь, вяло пообещал Слащев. — Прикажу выпороть старого, что тогда?

— Оно, конешно, лишнее, да воля ваша… А все ж кара, Анастась Михайловной назначенная — пострашней.

Этот разговор в разных вариациях повторялся уже не однажды, и все-таки Слащев подыграл старику — задал поджидаемый вопрос:

— Это что еще за кара?

— Так они ж мне что обещали? — охотно откликнулся из темноты денщик. — Смотри, грит, старый черт! А не усмотришь, как велено, за моим супругом и твоим генералом, случится с ним что, я, грит, самолично тебе дырку меж глаз сотворю! — восхищенно причмокнул губами, добавил: — Они женщина строгая, и даже по нынешнему своему положению на такую кару очень способные!

— Ладно, Пантелей, иди, — усмехнувшись, сказал Слащев. — Делай, что тебе велено «нашей супругой и твоей генеральшей».

Денщик вышел.

… Все дальше, все быстрее уходил в ночь поезд генерала Слащева.

Как поминальные свечи векам давно минувшим вздымались на дальней окраине Севастополя беломраморные колонны Херсонеса. О многом могли бы рассказать развалины некогда грозного и богатого города-государства: о том, как возводили здесь античные греки дома и храмы, как разбивались о стены города разноплеменные волны захватчиков…

Было здесь тихо, сонно. Жарко пригревало солнце. За мраморными колоннами плескалось море.

Николай Журба пришел в Херсонес с номером «Таврического голоса» в кармане тужурки.

Нетерпение привело Журбу в Херсонес раньше назначенного времени — почему-то он был уверен, что и Петрович поступит так же. Внимательно и незаметно оглядывал он каждого, кто забрел в этот час в развалины давно умершего города.

Высокая девушка в холщовом платье с изящным томиком Андрея Белого в руках и следующий за ней на почтительном расстоянии юноша-гимназист… Пожилая чопорная пара — мужчина бережно поддерживал свою спутницу под руку, и так брели они меж развалин, словно отыскивали ушедшую в прошлое жизнь…

За обломками изъеденных временем стен Журба увидел высокого немолодого мужчину в кремовом чесучовом костюме. Опираясь на украшенную серебряными монограммами трость, он стоял перед остатками базилики и оглядывался, будто поджидая кого-то.

Журба подошел, остановился рядом. Мужчина взглянул на него, сказал:

— Древность, какая седая древность! И обратите внимание: как тесно переплелась она с историей Руси… В 988 году приходил сюда Киевский князь Владимир…

Бывший профессор столичного университета, привыкший делиться с аудиторией каждой своей мыслью, он томился одиночеством и, увидев Журбу, обрадовался появлению хотя бы одного слушателя.