Сергей. Молодец! Но от Остапенко отходить не имеешь права. За одним побежишь, а танк прозеваешь.

Остапенко. Вы не беспокойтесь, теперь я его, черта, привяжу к себе.

Сергей. Вечером, ежели тихо будет, ко мне чай пить.

Все. Спасибо, товарищ командир!

Сергей уходит.

Большая пауза.

Гомелаури. Ты что задумался, Остапенко?

Башлыков. Не тронь его.

Шаяметов (тихо). Оксана, думаешь, а? Скажи...

Остапенко. Да. Прочитай письмо, Гомелаури.

Гомелаури. Какое?

Остапенко. Последнее, что на Новый год получил.

Гомелаури. Я уже читал тебе.

Остапенко. Прочитай еще раз. Мне никто не напишет. Твое послушаю — на душе легче станет.

Шаяметов. Читай. Я тоже не получал совсем. Башлыков, ты наблюдай, а мы слушать будем. Ты письмо получал?

Башлыков. Два за все время. (Отошел, наблюдает.)

Остапенко. Давай.

Гомелаури (достал письмо, читает быстро). «Мой дорогой, любимый Акакий, целую тебя крепко и сообщаю...»

Остапенко. Не спеши. Давай сначала.

Шаяметов. Пожалуйста, шагом читай.

Гомелаури (медленно). «Мой дорогой, любимый Акакий...»

Шаяметов. Любимый...

Гомелаури. «...целую тебя крепко и сообщаю: папа и мама здоровы, тебе кланяются, а сынок твой Гога...»

Остапенко. Сынок... (Опустил на руку голову.)

Гомелаури. «...сейчас все время говорит: папа, папа, пух, пух.. Работы в колхозе много. Мы насилу успеваем. Почему не написал ни одного письма? Я каждую ночь тихо плачу...»

Остапенко. Каждую ночь...

Гомелаури. «...Может, тебя поранили сильно? Еще сообщаю: бригадир наш оказался плохим человеком. Как вы все ушли на фронт, он сразу стал мошенничать, пьет со счетоводом. Оба мошенники. Мы написали в газету, и счетовод уже арестован, а бригадир нет, выкрутился». Не выкрутится. После войны я его найду.

Остапенко. Читай.

Гомелаури. «...Как я хочу тебя видеть. Ты мне каждую ночь снишься. Один раз даже с большой бородой приснился. Тетя Нина говорит, что это к болезни. Я так испугалась. Чтобы ты не простудился зимой, я тебе вяжу две пары шерстяных носков и вышлю двадцать пятого сентября...» Через пять дней должны прийти. Одну пару тебе подарю, Остапенко.

Остапенко. Почему через пять?

Гомелаури. Письмо она написала первого сентября, получил я его первого января. Двадцать пятого сентября пошлет посылку, а сегодня двадцатое января. Выходит, через пять дней получу.

Шаяметов. Читай.

Гомелаури. «...Передай привет от меня, папы и мамы всем твоим товарищам. Мы просим — поскорее разбейте фашистов и все приезжайте к нам в гости. Вина у нас будет десять бочек. У тети Нины — пять. Целуем тебя крепко-крепко я, Гога, папа, мама, тетя Нина и весь наш колхоз. Твоя Тамара. Написала сентября первого тысяча девятьсот сорок первого года».

Шаяметов. Мне бы такое письмо получить! Не знаю, что бы сделал...

Остапенко. Да...

Гомелаури. Сколько я ей ни писал, не получала. Письмо маленькое, груз небольшой, а не доходит.

Остапенко. Потому — бюрократы на почте.

Гомелаури. Давай коллективно напишем начальнику почты. Так напишем: «Слушай, куда смотришь? У тебя бюрократы сидят... Просим тебя...»

Остапенко. Нет. Не так. Чтобы дошло как следует, надо его сразу обложить, а потом мотивировать, и снова обложить, а в конце письма так: «Передай своим бюрократам, что день в окопах у нас такой, как и у вас. С приветом, поцелуйте, бюрократы, кой-куда нас...» Так, чтоб культурно было и понятно.

Все хохочут. Два бойца тянут провод, устанавливают телефон в окопе.

Башлыков. Что, ребята, лейтенант здесь будет?

Первый боец. Да.

Башлыков. А батарея там же?

Второй боец. Приказал выкатить на открытую позицию. Вон тянут.

Остапенко. Он такой, не любит из-за угла. Кухню не видал?

Первый боец. Нет. Все повыехали.