Я понимаю, что это не так важно, однако я разнервничалась. Остаток пути я добиралась пешком. Подойдя к входной двери, я увидела, что она приоткрыта. На улице было еще светло, однако тетя Бланш опустила все шторы на первом этаже. Когда я вошла, в доме было темно. А через минуту я услышала крик тети Бланш.

Она разговаривала с кем-то наверху. Я видела их обеих за перилами на верхней площадке позади холла. Тетя Бланш повторяла одно слово снова и снова, до бесконечности. Дэвид, это было слово «шлюха». Она непрерывно его выкрикивала: «Шлюха, шлюха, шлюха!»

Марион замолчала.

К ее лицу быстро прилила кровь, но глаза уверенно смотрели на Гарта. Это был взгляд зрелой женщины.

Гарт между тем тоже сел в резное кресло напротив нее. Теперь он сидел и слушал, облокотившись на широкий поручень и подперев голову рукой, не глядя на Марион.

— Я еще никогда не слышала этого слова от тети Бланш, Дэвид. Внезапно она замолчала и больше ничего не говорила. Раздались какие-то странные звуки. Мне следовало побежать наверх по парадной лестнице. Но я не сделала этого. Я пробежала через дом и помчалась вверх по задней лестнице. Когда я поднялась на площадку перед тетиной комнатой… Вы были правы. Эта женщина схватила ее за горло.

Тетя Бланш лежала ничком на соломенном коврике. Женщина склонилась над тетей, стоя спиной ко мне. Я что-то закричала, и женщина оглянулась. В конце площадки есть окно с цветным стеклом. Та женщина находилась на таком же расстоянии от меня, что и вы. Я вытянула руки и бросилась к ней. А она побежала вниз по парадной лестнице.

Входная дверь была распахнута настежь. Я думала, что она бежит к двери, однако она как-то беспомощно повернулась и, словно слепая, помчалась назад. Я бы не поняла, в чем дело, если бы не стояла на коленях возле тети Бланш. С этой верхней площадки, если наклониться почти до самого пола, сквозь перила можно видеть ворота. А перед воротами стоял полицейский и заглядывал внутрь.

Потом он пошел дальше. Был теплый вечер, еще не совсем стемнело. Наверное, этот полицейский подумал, что все в порядке, хотя ворота и входная дверь в дом были открыты. Эта женщина не видела, что он уходит. Из дома наружу ведет еще один путь: через дверь под парадной лестницей на лестницу в подвал, а через подвал к боковому полуподвальному входу в дом. Она бросилась туда.

Теперь начинается самая глупая часть моего рассказа. Мне пришла в голову только одна мысль: «Она попалась! Она попалась!» Когда она побежала вниз, в подвал, я помчалась вслед за ней к двери на подвальную лестницу. Я закрыла дверь на засов и держала его, но совершенно забыла, что внизу не ждет никто из прислуги. Этой женщине достаточно было открыть наружную дверь внизу в подвале и удрать через боковые ворота, прежде чем кто-либо сможет ее заметить.

Я все еще держала засов, когда услышала, как открылась и потом захлопнулась наружная полуподвальная дверь. Была такая тишина, что мне казалось, будто я слышу, как эта женщина бежит к воротам, однако это была, возможно, лишь игра моего воображения. В конце концов я была здесь одна, начинало темнеть, а там, наверху, неподвижно лежала тетя Бланш.

Марион снова замолчала.

— Понятно, — заметил Гарт.

— Дэвид, дорогой, — сказала Марион совсем другим тоном, — наверное, вам все это ужасно скучно слушать. Наверное, и я сама кажусь вам ужасно скучной.

Слез для нее словно не существовало. Марион встала. Уронила кружевной платочек и сжала ладони. Высокая, ростом почти сто восемьдесят сантиметров, похожая на античную статую, она медленно подошла к камину.

— То, что произошло с тетей Бланш, просто ужасно, — сказала она, повернувшись спиной к камину, — однако ни на кого это не подействовало сильнее чем на меня. А ведь все могло кончиться гораздо хуже.

— Да, действительно, — Гарт следил за ней взглядом. — А когда вы обнаружили, что та женщина, которая была здесь, удрала, что вы сделали, Марион?

— Ну…

— Что вы сделали? Обратились в полицию?

— Нет, не обратилась. А зачем? Представьте себе эти сплетни. Подумайте, что бы обо всем этом говорили люди?

— Значит, вы не заявили о попытке убийства, потому что начались бы сплетни?

— Но, милый Дэвид, так уж устроен мир. Слава Богу, я поняла это, когда мне было четырнадцать лет, и никогда не забываю об этом. Когда тетя Бланш придет в себя и будет способна говорить, со мной или с кем-либо другим, наверняка она сама решит, как следует поступить.

— Возможно. Но вы не сказали мне, что сделали.

— Я, естественно, позвонила доктору Фортескью. Спустя две-три минуты он уже был здесь, и мы положили в постель эту бедную старушку.

— Вы сказали ему то, о чем только что рассказали мне?

— Я вообще ничего не сказала ему, милый Дэвид.

— Но вам, надеюсь, понятно, что доктор Фортескью должен будет сообщить о случившемся в полицию? Если он уже этого не сделал.

— Нет, Дэвид, это мне непонятно. Доктор Фортескью даже словом нигде не обмолвится. Он на нашей стороне. Люди всегда на нашей стороне.