— Юноша, — спросил Эббот опасно сдержанным тоном, — почему вы так говорите о миссис Боствик?

— Спокойно, спокойно, мистер полицейский! Я не сказал ничего плохого о Марион, если вы подразумеваете именно это. Однако, возможно, в этом и заключается неприятность.

— Что вы имеете в виду?

— Вы ведь слышали, что я сказал. Я говорил о лицемерии. Ее привезли из Индии, когда ей было четырнадцать лет. Уже тогда она, говорят, была красивой девушкой. Я познакомился с ней через четыре года, в 1905 году, как минимум за три месяца до того, как Винс Боствик в нее влюбился! Если эта девушка постоянно что-то повторяет, постоянно, все время, так это то, как ужасно ей нравятся молодые парни. Спросите у доктора Дэвида Гарта, говорит она так или нет.

Гарт оставил эти слова без комментариев.

— Ну вот, уже легче! — воскликнул Хэл. — Я довольно энергично соблазнял ее, теперь, когда она уже замужем. Мне случайно известно, что Майкл Филдинг тоже. Сначала я думал, что у нее экстравагантные сексуальные капризы, но…

— Сексуальные капризы! — повторил Эббот. — Сексуальные капризы!

Светски воспитанного Эббота явно возмутили эти слова.

— Молодой человек, — сказал он тем же сдержанным тоном, — вам никто никогда не объяснял, что о дамах не принято так говорить?

— Объясняли. Довольно часто. Но вам понятно, что я имею в виду, говоря о лицемерии? Вы уже достаточно стары, чтобы обладать умом…

— Я достаточно стар для того, чтобы годиться вам в отцы, — сказал Эббот. — Но все же я сумел бы задать вам взбучку, о которой вы помнили бы полгода.

— Сделайте это, мистер Каллингфорд Эббот, и вы мне хорошо заплатите, чтобы дело не дошло до суда.

Монокль выпал из глазницы Эббота и повис на шнурке. Его руки потянулись — и это неопровержимый факт — к горлу Хэла.

— Довольно! — вскричал Дэвид Гарт. — Прекратите, я вам говорю!

— Что с тобой снова происходит, дядюшка? — обратился к нему Хэл. — Разве я уже не попросил прощения? Разве ты не видишь, что я изо всех сил пытаюсь помочь тебе и Бет?

— Хэл, тебе лучше уйти! Минутку, подожди! Если возникнет необходимость, ты скажешь под присягой то, о чем только что сообщил нам? О том, как ты и Майкл Филдинг ухаживали за миссис Боствик и оскорбляли ее честь, и как она устояла перед вами обоими?

— Гарт, — удивился Эббот, — ты что, тоже утратил такт?

— Молчи! Хэл, ты и Майкл засвидетельствуете это?

— Майкл не захочет это сделать, можешь не сомневаться. У него в семье больше священников, чем на двадцати страницах «Крокфорда». [7]К тому же он хочет стать врачом, как ты. Но я не против, если за этот труд что-нибудь получу.

— Обещаю тебе, что ты что-нибудь получишь за свой труд. (Спокойно, Эббот!) Это все, Хэл. Спасибо тебе.

Хэл вышел, оставив дверь открытой. Эббот бросился к двери, захлопнул ее. Оркестр перестал играть. Наступила пауза и небольшая передышка.

— Извини, — проворчал через минуту Эббот. — Это была глупость с моей стороны. Я слишком разозлился.

— Ничего.

— Ты обошелся со мной, — сказал Эббот, — так же, как я с тобой, когда ты хотел свернуть шею Твиггу. Ну, значит, мы в расчете. Но все же: «Сексуальные капризы!» Бесцеремонно сказать такое! И куда только идет этот мир?!

— Майкл Филдинг, оказывается, не такой невинный ягненок, каким я его считал. На этом нашем совещании я должен раздать карты немножко по-другому. Нам не нужно, чтобы там присутствовала Марион Боствик. И Винс тоже.

— Гм. Хочу надеяться, что этот твой план включает в себя и объяснение убийства, которое невозможно было совершить.

— Конечно. Это самая неприятная часть моего плана.

— Гм. Не стоит это особенно подчеркивать. Действительно, это будет нелегко, но…

— Я не говорил, что это будет нелегко. Напротив, это будет нетрудно. Я сказал, что это будет неприятно.

— Ты осознаешь, — спросил Эббот с прежней чопорностью, — что сейчас говоришь точно так же, как этот чертов принц Ариман в твоих собственных историях?

— Извини. — Гарт взглянул на часы. — Эббот, мы должны поторапливаться. Поезд вот-вот прибудет. Если нам повезет, мы хотя бы отчасти приблизимся к правде.

На набережной их ослепил яркий солнечный свет. Зрители, сидящие или стоящие вокруг оркестровой беседки, сопровождали аплодисментами финал попурри из опер Гилберта и Салливана. Это были не настолько слабые аплодисменты, чтобы казаться холодными и небрежными, и вместе с тем не столь бурные, чтобы казаться чрезмерными; они полностью гармонировали с небом, морем и всей окружающей обстановкой.