Это происходит тогда, когда революция начинает превращаться в контрреволюцию, подавляя свое нигилистическое начало, не отказываясь при этом от самой реставрации прежних форм. Тогда и только тогда на арену могут выходить настоящие патриоты, консерваторы новаторского склада, консервативные революционеры. У них появляется шанс стать революционерами по отношению к самой революции, оседлать ее и направить в нужное русло.

Итак, патриот и созидатель не может (вернее, не сможет) вписаться в первый этап революции. Но тогда впору задаться вопросом: как же ему быть в данном случае? Не правильнее ли сохранять жесткую оппозицию к ней?

Действительно, у многих патриотов практически всегда возникает желание занять место в рядах реакции, контрреволюции, которая апеллирует к позитиву, обличая нигилизм революционеров — во многом совершенно оправданно. Но, как это ни парадоксально, на первый взгляд, в данном случае патриот объективно, вне зависимости от своего желания занимает антипатриотические позиции. Ведь революция уничтожает то, что уже сгнило окончательно и бесповоротно, открывая дорогу для дальнейшего развития. Препятствовать этому и бессмысленно, и вредоносно. Можно легко оказаться на содержании у геополитических противников своей страны, обеспокоенных возможностью ее прорыва к новым рубежам. (Такой прорыв происходит неизбежно. Например, английская и российская революции при всех вредных нигилистических последствиях провели промышленную модернизацию своих стран.) Они работают как с революционерами, пытаясь максимально использовать нигилистические моменты самой революции, так и с реакционерами. Последних геополитический противник пытается задействовать так, чтобы они воспрепятствовали любому развитию революции — в том числе и такому, которое ведет к ее перерастанию в позитивную контрреволюцию.

Подобным образом Англия поддерживала французских роялистов, а Антанта — российских белогвардейцев. Подобным же образом гитлеровцы использовали русских фашистов и монархистов красновского образца. И очень часто реакционеры оказываются в одной упряжке с теми революционерами, которые стремятся вести революцию по нигилистическому пути. Здесь можно вспомнить о французских якобинцах, которые боролись против контрреволюционера Наполеона в союзе с теми же самыми роялистами на денежки той же самой Англии. Менее характерный, но все же показательный пример — антисталинизм русских крайне правых эмигрантов, который объективно смыкался с антисталинизмом троцкистов и прочих «пламенных революционеров». И в том, и в другом случае имело место сотрудничество с геополитическим противником. Ультраправые работали на Германию, ультралевые — на США и западные демократии.

По всему выходит, что националист не может связывать свою судьбу ни с революцией, ни с контрреволюцией. Уже на самом первом этапе развития революционного процесса он должен думать о том, как ему действовать в тех условиях, когда указанный процесс перейдет в свою позитивную, контрреволюционную фазу. Задача патриота — изнутри подтолкнуть революционную власть в нужном направлении. Именно такую задачу в 20–30-е годы поставили перед патриотами страны эмигранты-младороссы (Союз «Молодая Россия», позже преобразованный в Младоросскую партию).

По мнению младороссов, большинство эмигрантов ничего не поняли в Октябрьской революции и в последующих за ней событиях. Согласно им Октябрь, несмотря на свою субъективно антирусскую направленность, объективно привел не только к торжеству материализма и интернационализма, но еще и породил новый тип человека героической ориентации, разительно отличающегося от большинства типажей старой России, неспособных обрести всю полноту мужества и самопожертвования. Они были уверены, что «новый человек» органически склонен к патриотизму и на самом деле не соответствует тому типу, который стремятся выработать комиссары-интернационалисты.

От взора младороссов не укрылись процессы, происходившие в СССР в 20–30-е годы и способствующие национальному перерождению советизма. Одним из основных постулатов младороссов была «вера в Россию», то есть вера в способность русской нации переварить большевизм и преодолеть его изнутри, используя все положительное, возникшее за годы советской власти: героический стиль, мощную индустрию, научно-технические кадры, активную социальную политику, плановую экономику и т. д.

Перерождение советизма связывалось ими с активностью «новых людей» — молодых и решительных выходцев из социальных низов — летчиков, полярников, военнослужащих, инженеров, стремившихся превратиться в особую аристократию. Младороссы надеялись, что, окрепнув и осознав свою историческую миссию, «новые люди» сумеют покончить с материализмом, интернационализмом и эгалитаризмом соввласти, совершив победоносную национальную революцию — естественно, без вмешательства иностранцев.

Младороссы хотели всемерно способствовать этому процессу. Они объявили себя «второй советской партией», призванной заменить первую, старую. Сами они были чрезвычайно далеки от исторического пессимизма, разговоров о «гибели России», бесконечного плача о жертвах и лишениях. Младороссы уверяли, что «всякая внутренняя смута в конечном счете всего только эпизод».

Стратегия младороссов заключалась в том, чтобы не просто бороться с «неправильной» революцией (по их убеждению, любая революция имеет корни в действительной потребности общества), но доводить ее до результата, прямо противоположного тому, которого желают ее руководители. Поэтому они желали не только преодолеть большевизм, но и развить некоторые его моменты до национал-патриотизма.

Исходя из всего этого, можно сделать вывод о положении Сталина в революционном движении. Сталин осознавал необходимость самой революции, хотя и понимал, что на первых порах она освободит много разрушительной энергии. Отсюда и его призывы к мирному развитию революционного процесса, апелляция к общенародным (а не классовым) интересам, отказ от участия в вооруженном восстании. Потерпев неудачу, Сталин тем не менее не сдался. И когда ему представилась возможность стать первым лицом в стране, он попытался изменить ход революционного процесса, увести революцию от разрушения к созиданию.