— Партия не допустит победы наци! — горячо возразила она.

— Да, если все будет зависеть только от партии и мы сами не совершим ни одной ошибки! — с горечью возразил Эрвин. — Но что случится, если мы потерпим поражение?

— Я не хочу думать об этом!

— Дешевый оптимизм! — властно сказал Эрвин. Политический боец обязан рассчитывать последствия и самых худших вариантов. Самоуспокоенность — лучшая помощь врагу.

Она растерялась.

— Эрвин, — сказала она. — Ты лучше меня знаешь, конечно, как поступать.. Но какое отношение к сказани му имеет твое поведение в последнее время?

Он по-прежнему твердо смотрел ей в глаза.

— Самое прямое, — сказал он. — Ты как-то говоря что пройдешь со мною весь путь до конца, верно?

— Да, если-

— Так я и сказал товарищам, — перебил Эрвин — И поручился за тебя. Поручился своей партийностью, своей принадлежностью к партии.

— О чем ты говоришь, Эрвин?

— Я принял ответственное решение, Инга! — сказал Эрвин. — И ты будешь помогать мне. Как обещала до конца. Я не понимаю...

— Поймешь. Я скажу. Но не здесь...

На уединенной скамье пустеющего к ночи парка Эрвин Больц рассказал ей о своей новой роли.

— Гитлеровцы хотят войны, — страстно сказал он. — Они ее получат. И немедленно. Вот почему необходимо, чтобы вокруг думали, будто я стал отступником, отошел от всякой политической деятельности, использовал первую попавшуюся возможность и делаю карьеру.. Слушай внимательно. В ближайшее время я уеду. Тебе предстоит некоторое время прожить в Берлине. Дай понять окружающим, что у нас произошел полный разрыв. А когда люди попривыкнут к твоему одиночеству, ты уйдешь из «Берлинер тагеблатт» и приедешь ко мне. Мы будем бороться рядом, Инга!

Она была потрясена признанием Эрвина. Говоря о своей будущей работе, он оказывал такое доверие, о каком нельзя было и мечтать.

Тревога последних дней схлынула, уступив место огромной радости и небывалой нежности.

Инга смотрела в темные, ласковые глаза Эрвина, и ей казалось, что скамья, где они сидят, и черные деревья, и звезды в просветах между листьями - все начинает медленно плыть, кружиться, все отступает куда-то. и нет ничего. кроме этих темных любимых глаз и счастья.

Припав к его груди, она замерла, боясь, что эта минута может окончиться.Он обнял ее.

Они не слышали, как проходящий мимо господин в каком то котелке презрительно фыркнул в усики и постарался поскорее увлечь свою супругу прочь от «распущенной молодежи»..

На ней в тот день было синее платье, перешитое из материнского, и черный, в полосочку жакет. Единственный жакет, который она носила и дома и на работе...

– Варшавскую кухарку звали Ядвигой. Ее порекомендовала Инге соседка — жена оптового галантерейщика. У Ядвиги была крепкая, ладная фигура, соломенные, крепко уложенные в крендельки вокруг ушей волосы и проворные руки. Ядвиге недавно исполнилось двадцать три года, но выглядела она лет на тридцать, таким неожиданно помятым было ее продолговатое, с частыми морщинками лицо.

Положение иностранной журналистки, нехватка времени на домашние дела вынуждали обзавестись служанкой.

— У меня есть на примете отличная девушка, — сказала жена оптового галантерейщика, встретив Ингу на лестнице с уймой свертков. — Она служила в очень приличном доме, но у хозяйки подрос сын, вы понимаете... Ядвига ищет место, а вам же неудобно заниматься самой всем этим.

И жена оптовика указала наманикюренным пальчиком на свертки.

Ядвига появилась хмурым мартовским утром. Она принесла рекомендации и паспорт. Ее условия показались Инге приемлемыми. В тот же день Ядвига водворилась на кухне, привезя расписной сундучок, одеяло и большой узел с бельем и одеждой.

Девушка оказалась работящей и молчаливой. Прибирала в комнатах, готовила завтраки и ужины, варила обед ходила на рынок. До вечера она успевала управиться со всеми делами. А вечером неизменно появлялась на пороге столовой:

— Пани не возражает, если я пойду погулять?

Инга не возражала. Как раз в ту пору она была завалена работой: Эрвин требовал, чтобы документы, взятые из посольства «Зеро» и «Зигфридом», фотографировались немедленно и немедленно же проявлялись. Заниматься фотографированием в отсутствие Ядвиги было, конечно, удобнее.

— Идите, милая, — разрешала Инга.

Ядвига возвращалась не позднее двенадцати. К этому времени Инга успевала спрятать документы и убрать аппаратуру.

В апреле, возникнув вечером, как и полагалось, на пороге, Ядвига после разрешения уйти почему-то замешкалась.

Инга вопросительно посмотрела на служанку.

— Может, пани неудобно ждать меня? — глядя под ноги, спросила Ядвига. — Если пани доверит мне ключ, она может ложиться спать...

Инга помедлила с ответом. Осторожность подсказала правильный выход.