Его глазам предстало огромное помещение, служившее для празднеств, военных советов и как жилье хозяину скалли. В этом зале с почерневшими от дыма потолочными балками, гигантскими очагами, в которых ревел огонь, и заставленными едой и питьем столами, нынешней ночью гремел неистовый праздник. Воины огромного роста с золотистыми бородами и дико сверкавшими глазами сидели, возлежали на грубо сколоченных скамьях, прохаживались взад-вперед, или во весь рост развалились на полу. Они жадно пили из кожаных бурдюков или пенящихся рогов, поглощали огромные ломти ржаного хлеба и куски мяса, которые срезали прямо с целиком зажаренных туш. Странная сцена, ибо эти дикари, их грубые крики и песни резко контрастировали с висящими на стенах изделиями облагороженных цивилизацией умельцев. Прекрасные ковры, сотканные норманнскими женщинами, искусно выкованное и богато украшенное оружие, что держали в руках французские и испанские вельможи, кольчуги и шелковые ткани из Византии и земель Востока — далеко заплывали корабли-драконы. Рядом с творениями рук человеческих развешаны охотничьи трофеи, доказывающие, что викингу покоряются не только люди, но и звери.

Современный человек не сумеет полностью осознать, что чувствовал Турлох О’Брайан, глядя на пирующих. Он видел дьяволов во плоти, северных людоедов, весь смысл жизни которых — нападать на мирных южан. Целый мир простерт перед ними, словно добыча, ожидая, что подскажет им прихоть: выбрать себе по вкусу и взять, схватить либо пощадить. Он смотрел, кровь билась в висках, а голова горела, будто охваченная пламенем. Он ненавидел их так страстно, как способен лишь уроженец Эйре — их кичливое безразличие, гордость и силу, их отвращение к другим расам, их холодные злые глаза… больше всего он ненавидел эти глаза, что с презрением и угрозой смотрели на мир. Ирландцы могли быть жестокими, но временами они испытывали странные порывы доброты и жалости. В натуре норманна нет места милосердию.

Зрелище празднества заставляло кровь кипеть, словно удар по лицу; недоставало малого, чтобы Черный Турлох впал в полное неистовство. Долго ждать не пришлось. Во главе стола восседал Торфел Прекрасный — юный, спесивый, опьяненный вином и гордостью. Сложением он напоминал Турлоха, разве что был массивней, но этим сходство ограничивалось. Кожа Турлоха выглядела темной даже для смуглолицых ирландцев, Торфел отличался белизной среди народа, известного своей красотой. Его волосы, борода сверкали, словно сотканные из золота, светло-серые глаза излучали свет. А рядом… Турлох сжал кулаки, так что ногти впились в ладони. Мойра, принцесса из рода О’Брайанов казалась такой чужой и одинокой здесь, среди гигантских белокурых мужчин и золотоволосых роскошных женщин. Маленькая, почти хрупкая, черные волосы отливают бронзой. Но кожа ее была такой же прекрасной, как у норманнов, с мягким розоватым оттенком — в этом с ней не могли соперничать самые красивые из их женщин. От страха побелели ее губы, она сжалась, словно желая спрятаться от неистового разгула и воплей. Турлох заметил, как она содрогнулась, когда Торфел небрежно обнял ее стан. Все покраснело и поплыло перед глазами Турлоха, он с трудом сдержал себя.

— Справа от него сидит брат, Осрик, — пробормотал он. — С другой стороны — Тостиг Датчанин, что может разрубить быка пополам с одного удара своим огромным мечом — так говорят. А еще Халфгар, Свейн, Освик, Ательстан, родом из саксов — единственный, кого можно назвать человеком среди всей стаи морских волков. И — дьявол, что это? Священник?

Действительно, среди беснующихся викингов, весь побелевший, безмолвно сидел священник, перебирая четки; он то и дело бросал на хрупкую девушку-ирландку во главе стола полный сострадания взгляд. Но тут внимание Турлоха привлекло другое. Сбоку, на небольшом столе красного дерева, богато украшенном резьбой, — свидетельство того, что его вывезли из южных земель, — стоял Черный Человек. Значит, двое покалеченных викингов все-таки дотащили его до зала. При взгляде на статую Турлох ощутил странное потрясение: вид ее на миг успокоил, приглушил пламя ненависти. Всего лишь пять футов вышиной? Сейчас она почему-то казалась намного выше. Словно бог, погруженный в раздумья о вещах, недоступных пониманию смертных, людишек-насекомых, вопящих у ног его, изваяние нависло над сценой разгула. И как раньше, взглянув на Черного Человека, Турлох почувствовал, как открылся проход в темные глубины Вселенной и ветер, что странствует среди звезд, подул в лицо. Он ждет… ждет. Но чего? Быть может, взор его, миновав преграду стен, скользил все дальше по снежным просторам, достигнув побережья. Что, если каменные глаза статуи уловили среди черных безмолвных вод движение: пять лодок, которые с каждым взмахом обмотанных тряпками весел неслышно подплывали все ближе и ближе к острову? Но об этом Турлох Дубх знать не мог; ни о лодках, ни о тех, кто сидит в них — маленьких темнокожих людях с загадочно-бесстрастным взглядом.

Голос Торфела перекрыл шум пиршества. — Эй, друзья! — Все смолкли и повернулись к нему; юный повелитель морей поднялся на ноги. — Сегодня, — прогремел он, — я справляю свадьбу!

Зал сотрясся от приветственных криков. Турлох в бессильной ярости испустил проклятье.

Торфел с грубоватой нежностью поднял девушку и поставил ее на стол.

— Разве не достойна она стать женой викинга? — крикнул он. — Немного застенчива, это верно; что ж, так оно и должно быть.

— Все ирландцы — трусы! — выкрикнул Освик.

— Доказательством тебе служит Клонтарф и шрам на подбородке! — вполголоса произнес Ательстан. Колкость заставила Освика скривиться и вызвала радостное гоготание пирующих.

— Берегись, она с норовом, Торфел, — сказал Джуно, юноша с вызывающим взглядом, сидевший среди воинов. — У ирландок когти, как у кошек!

Торфел рассмеялся; привыкший повелевать, он был уверен в себе.

— Я научу ее покорности с помощью крепкого березового прута. Довольно. Становится поздно. Священник, обручи нас.

— Дочь моя, — с трудом поднявшись на ноги, произнес священник, — язычники силой привели меня сюда, чтобы справить христианские обряды в их нечистом доме. Согласна ли ты выйти за этого человека по доброй воле и без принуждения?

— Нет! Нет! О Господи, нет! — от этого крика, полного безнадежного отчаяния пот выступил на лбу у Турлоха. — О пресвятой владыка, спаси меня! Они оторвали меня от дома; от их мечей пал брат, что спас бы меня! Этот человек увел меня, словно овцу — словно я животное, лишенное христианской души!

— Замолчи! — прогремел Торфел; он ударил ее по лицу, легко, но с достаточной силой, чтобы окровавить нежные губы. — Клянусь Тором, ты становишься своевольной. Я намерен обзавестись женой, и жалкий визг капризной бабы мне не помеха. Бесстыжая девчонка, разве я не велел поженить нас по христианским обычаям, и все из-за твоих дурацких предрассудков? Смотри, я могу передумать и взять тебя не как жену, а как рабыню!

— Дочь моя, — прерывающимся от волнения голосом произнес священник. Охваченный страхом не за себя — за ее судьбу. — Молю тебя, подумай! Человек этот предлагает тебе большее, чем дали бы многие другие. По крайней мере, ты станешь его законной женой.