За 1990–1997 гг. вдвое уменьшилось количество посетителей театров и музеев (при том, что число самих театров увеличилось на треть, а музеев на две пятых). На 30 % сократилось число записанных в массовые библиотеки (на 16 % сократилось и само их количество; о плохой обеспеченности книгами сейчас не говорю). Более чем в тридцать раз упало общее число кинопосещений. Впятеро сократился средний тираж издаваемых книг (при том, что их количество по названиям увеличилось в полтора раза). 96 % выходящих сегодня в России книг (среди художественной литературы — 98 %) — первые издания, причем не рассчитанные на много прочтений (73 % книг, выпущенных в 1997 г., — в бумажных обложках). Даже среди книг для детей на переиздания приходилось в последние годы лишь 2 % выпуска. Нынешняя художественная литература на 40 % по названиям и на 55 % по тиражам — переводная (прежде всего — с английского). Выпуск научной книги в целом сократился на треть по названиям и на две трети по тиражу (средний тираж научной книги в 1997 г. составил 930 экземпляров). При некотором росте количества издаваемых журналов (на 17 %) в пятнадцать раз сократились их тиражи; у журналов литературно-художественных они упали в 100 и более раз. В 10–12 раз сократились тиражи общероссийских газет, при пятикратном увеличении числа изданий и т. д.

В целом ситуацию культурного потребления сегодня определяют два взаимообусловленных процесса:

— снижение и трансформация культурной активности образованных слоев («интеллигенции») — отказ от чтения как такового и переход на телесмотрение; отказ от чтения сложной, новой, проблемной современной литературы (прежде всего — журналов), переход на продукцию массовых коммуникаций, популярную литературу, телесериалы, с одной стороны, и возвращение к советским образцам и стереотипам, с другой; но главное — утрата социального предназначения, лидерского самоощущения, чувства реальности и даже простого интереса к современности, кроме самых непосредственных задач и забот, спад творческого потенциала вчерашних лидеров;

— общее изменение роли образованных слоев в обществе — потеря ими привычных «партнеров» и «оппонентов», снижение самооценки и авторитетности в глазах других групп, а следовательно — падение значимости и привлекательности всех идей и представлений («высокой» культуры и, в частности, книги), которые были с интеллигенцией связаны. Может быть, главный из этих уходящих символов — «литература» как синоним всего значимого в обществе и культуре. Ее социальная авторитетность (и, соответственно, привлекательность как области смыслового самоотнесения, практической самореализации для более молодых поколений) в последние годы явственно снизилась. Характерно, что на этом фоне явно повысилась значимость таких сфер социальной жизни, как политика, экономика, массмедиа, мода, реклама; новые для «советского человека» и советского менталитета, эти сферы наиболее привлекательны сегодня для активных подгрупп общества, для образованной городской молодежи.

К настоящему времени в России сложились устойчивые структуры массового поведения читателей, зрителей (как и потребителей товаров, рекламы, политических имиджей, образцов популярной религиозности): их предпочтения приобрели форму, стали узаконены, получили широкое распространение. Главными осями стратификации публики в этой сфере выступают сегодня не столько образование, сколько возраст и пол. В активности культурного потребления тон сегодня задают тридцатилетние. Сами тиражируемые образцы достаточно резко разделены на женские и мужские либо постоянно обыгрывают это разделение.

При этом точнее говорить о разных секторах массовой культуры, каждый со своей совокупностью транслируемых значений и образцов, своей публикой. Выделю для примера лишь несколько наиболее заметных смысловых пластов:

— ценности современной цивилизации, жизненного успеха (хорошей, правильной карьеры), гармонизированных социальных связей и эмоциональных отношений, потребительского удобства, здоровья и удовольствия; их несет в основном реклама, как зарубежная, так и следующая в ее русле отечественная (самого жанра «success-story» в российской массовой культуре практически нет; пресловутые «новые русские» — персонажи отрицательные, а сюжеты криминальных романов складываются вокруг истории поражения, падения героя);

— значения современной городской, благополучной семьи, эмоционально насыщенного брака, «нового» женского самоопределения в условиях современной цивилизации с ее символическими пространствами, временными ритмами, деталями устроенного быта и эмоциональной «ценой» этой современности, состоятельности, жизненного успеха в мелодраматических сериалах и любовном романе, целиком — инокультурного происхождения, отчасти — в отечественной эстраде (с соответствующей эмоциональной гратификацией читательниц и слушательниц в процессе восприятия и коллективного обсуждения прочитанного) [328] ;

— образцы социального распада (эрозии целого), иллегитимного и немотивированного насилия («беспредела»), мужского рессантимента и криминального реванша со смертельным исходом; их демонстрирует телевизионная хроника преступности и скандалов, отечественный роман-боевик антиинтеллигентской и анти-«демократической» направленности (типа книг Доценко, Корецкого, но особенно — Бушкова) [329] ;

— ностальгические образцы ушедшего социального порядка, «простых чувств», коммунальных человеческих отношений, перехода от деревенского к городскому образу жизни, начальных этапов освоения урбанистических стандартов и норм вместе со всей советской символикой; их несут постоянно повторяемые по телевидению отечественные фильмы 1930–1970-х гг. (включая остросюжетные — «Место встречи изменить нельзя» Ст. Говорухина, «Семнадцать мгновений весны» Т. Лиозновой — и музыкально-комедийные ленты Гр. Александрова, И. Пырьева, Л. Гайдая, Э. Рязанова), их же обыгрывают «Старые песни о главном», песни некоторых рок-групп;

— образцы дореволюционного «прошлого» со стилизованными в эпическом духе значениями целостности и устойчивости существования, поисками русских «корней» и «истоков», атрибутикой державной героики и провиденциального пути к «великой империи», военных побед (так препарированное и представленное прошлое, структуру которого задают традиционно-иерархические представления об обществе и человеке, выступает здесь высшей санкцией нормативных представлений о коллективной и индивидуальной идентичности — индивиду предписан лишь один путь: служение целому, абсолютное самопожертвование); вместе с тем массовый исторический роман несет в своей рутинной поэтике семантику исторической документальности, «подлинной правды» изображенного (отсюда банальность его языка, анахронистические вкрапления современных газетных и беллетристических штампов и проч.); таковы сотни изданных и переизданных за последние несколько лет романов в сериях типа «Гей, славяне!», «Государи Руси Великой», «Сподвижники и фавориты» и др., написанных многими вчерашними членами Союза советских писателей и Союза журналистов, к ним примыкают заново выпущенные собрания сочинений Данилевского, Лажечникова, Мордовцева, Гейнце и других отечественных авторов историко-панорамной и историко-авантюрной прозы XIX в., вновь изданные советские исторические романы 1970-х гг. — книги Пикуля, Балашова и других [330] ;