Мейерхольд сразу же усыновил детей Есенина. Костя первым назвал Всеволода Эмильевича папой. Мама тут же стала ему выговаривать: «Не называй его так, у тебя есть родной отец». – «Нет, он – папа», – упрямо стоял на своем мальчик.

Впрочем, от детей не скрывали, что где-то там есть настоящий, «первый папа», некая незримая, мифическая личность, имя которого взрослые волей-неволей часто упоминали в разговорах. Мейерхольд тепло и заботливо относился к детям Зинаиды, видя в них ее продолжение. Именно он внушал всем близким, в том числе любимому Андрею Белому, обращаясь с дружеской просьбой: «Никогда не забывать своего крестника Константина Есенина, моего горячо любимого пасынка, который появлением своим на свет повторил все прекрасное Зинаиды Райх – единственной, ради которой стоит жить на этой земле».

Жизнь менялась. Суровый аскетизм военного коммунизма уступил место нэпу, слабым проблескам зарождающейся советской империи. На прилавках появился ширпотреб, комфорт уже не считался постыдным, появился спрос на модисток, парикмахеров, престижным элементом быта стали патефоны. Усилиями Зинаиды Николаевны дом на Новинском постепенно превращался в настоящий светский салон, центр притяжения творческой интеллигенции, интеллектуальной элиты 20-х годов. В гости к Мейерхольдам-Райх частенько захаживают Сергей Прокофьев и Константин Петров-Водкин, Сергей Эйзенштейн и Николай Охлопков, Сергей Юткевич и Игорь Ильинский, отчаянные западные коллеги, увлеченные идеями революции.

При этом сам Всеволод Эмильевич всегда настаивал, что люди театра не должны жить в своем узком мирке. В их доме желанными гостями становились высокопоставленные чиновники, видные военачальники, прославленный герой недавней Гражданской войны Михаил Тухачевский, командующий военным округом Иван Белов, многие другие.

Само собой разумеется, и Таню, и Костю с малых лет, еще несмышленышами, начали водить в театры даже на «взрослые» спектакли – «пусть хоть что-то западет, а потом сами до всего дойдут». А в 1924 году они впервые увидели на сцене свою маму.

В течение нескольких лет Мейерхольд лепил из Зинаиды актрису, работая, как взыскательный скульптор, то есть работая резцом и зубилом, отсекая все лишнее. А завершив, – выпустил в роли Аксюши в спектакле «Лес» по пьесе Островского. Она очаровала зрителей и покорила знатоков, дебют стал триумфом. Начинающий актер Сергей Мартинсон любовался ею: «Чуть выше среднего роста. Слегка полноватая, но так, самую малость. Черноволосая. С чистой и нежной линией овала. Кожа ослепительно-белая, матовая. Глаза какого-то особого, я бы сказал, вишневого цвета. Одетая нарядно, даже броско. Яркая, эффектная…» Он любовался, но осторожно, издалека.

Потом у молодой актрисы были роли Фосфорической женщины в «Бане» Маяковского, донны Анны в «Каменном госте». Она не кокетничала, признаваясь: «Я очень туго «разворачиваюсь», но, может быть, это и хорошо. Мне очень трудно было работать все эти годы: свое собственное сомнение, самоедство и нескончаемый ряд «разговоров» и даже писаний в театре и вне театра, от которых увядали уши, а больше увядало желание бороться за свое право на работу в театре…»

При этом ее «работа в театре» не ограничивалась исключительно сценой. Ей аплодировали, вручали шикарные букеты, а за спиной злословили, что она выживает соперниц, влияет на выбор пьес и всю репертуарную политику театра.

– …Зиночка, ты не занята? – раздался голос Мейерхольда.

Она отложила новую пьесу Юрия Олеши и вошла в его кабинет: «Что-то случилось?»

– Да нет, с чего это вдруг? Ничего не случилось, ровным счетом ничего. Просто я тут одно прошеньице сочинил. А теперь вот думаю, не слишком ли подхалимский тон избрал?

– Кому адресовано?

– Председателю Реввоенсовета Республики товарищу Троцкому. Вот послушай…

«Глубокоуважаемый Лев Давидович. Ввиду того, что спектакль «Земля дыбом» и в этом сезоне собирает большое количество рабочих, красноармейцев и комсомольцев и так как снятие названной пьесы с репертуара поставит наш театр в крайне затруднительное положение (у нас в репертуаре всего 3 пьесы), просим Вас, Лев Давидович, подтвердить прежние приказы Ваши о снабжении нашего театра, никем кроме Вас не поддерживаемого, всем необходимым для спектакля «Земля дыбом».

Нам необходимы:

1) Три мотоцикла с лодочками (раза 3 в неделю на полтора часа (с 8 до 9 1/2 ч. вечера; один на 2 1/2 часа (с 8 до 10 1/2 ч. вечера)).

2) Автомобиль легковой, как в прошлом сезоне.

Приношу извинение за беспокойство. От лица всего коллектива приношу Вам глубочайшую благодарность.

С коммунистическим приветом. Всеволод Мейерхольд. 29 октября 1923 года».

– Что скажешь?

– Полагаю, наш Лев Давидович сомлеет от удовольствия. Сам Мейерхольд коленопреклоненно… Все они любят лесть, которой не бывает чересчур. Их же легко обмануть подобострастием. Они ведь считают, что в свое время этого всего недобрали из-за злого царя, вот и нагоняют…

– Не смейте подтрунивать над старым больным человеком.

– Севочка…

Актрисой редкого дарования называл Зинаиду Райх Илья Эренбург. Андрей Белый был непременным зрителем каждой премьеры. Юрий Карлович Олеша свою нежность к ней пытался маскировать поэтическими признаниями и словами о несравнимых вишневых глазах и абсолютной женственности Зинаиды Николаевны. Борис Пастернак писал Мейерхольду: «Зинаида мне очень нравится. Она изумительная актриса и великолепная женщина. В первую очередь, конечно, красивая женщина, а потом уже талантливая актриса. Если Вы не против, то я хотел бы посвятить ей стихи и подарить букет цветов. Кстати, цветы я ей согласен дарить каждый день…»