Помещик Иван Саввич Брикин любил повторять: «Аптека — убавитель века». Он «более всего лечился постом» и считал, что главное не в лечении, а в профилактике. Это справедливое и для нашего времени мнение, он воплощал в жизнь следующим образом: «для произведения полезного переворота в теле надобно хоть раз в месяц напиться» [294] .

В тяжелых случаях иногда обращались к лекарю. Приезд лекаря в деревню и его лечение обходилось на рубеже веков в 10–25 рублей, и отнюдь не каждый помещик имел в кармане такую сумму.

Да и польза от лекарей была сомнительной. Что они могли предложить? Кровопускание и те же лекарства из трав и растений, только составленные по рецепту. В крайних случаях, в момент кризиса или при хроническом заболевании больной все равно «поручался Богу».

Помещик С.И. Тимирязев, тяжело заболев, дал обет выменять для сельской церкви копию иконы Иверской Божьей Матери стоимостью несколько тысяч рублей. Что уж тут помогло, мы не знаем, однако больной выздоровел и обет свой исполнил [295] . О.В. Смирнова-Россет вспоминала, что «падучую болезнь» ее родственника Д.И. Лорера вылечили, отвезя его еще ребенком к иконе Ахтырской Божьей Матери [296] . Эти примеры не единичные, а вполне рядовые. Точно так же мелкий помещик Острожский-Лохвицкий в 1775 году ездил в Белгород в монастырь благодарить угодника Иосафа за исцеление сына от трехмесячной лихорадки [297] .

Впрочем, с началом века XIX такие случаи становятся все реже, и вера в чудодейственные силы икон в высшем слое дворянства заменяется верой в медицину. Уже в конце XVIII века утвердилось понимания необходимости применения санитарных мер в борьбе с «заразными болезнями» — тифом и холерой. Чтобы избавиться от них, больных переводили в специальные помещения, а дома «окуривали уксусом» (от чумы — смолой), развешивали в комнатах чеснок, в зимнее время помещения вымораживали [298] . Потребность в лекарях и аптеках первыми почувствовали те помещики, которые сами лечили крестьян, вроде помещицы Толубеевой, отводившей под импровизированный лазарет свой амбар [299] .

Графиня Чернышева, также лечившая сама, выстроила для лазарета отдельное здание. Генерал Недобров помещал больных в комнатке при церкви, зато имел уже в усадьбе доктора [300] . Из рапорта штаб-лекаря Левицкого следует, что в то время, когда в Серпухове не было ни аптеки, ни больницы, в деревне А.П. Нащекина, в 12 верстах от города, была аптека, в которой работал наемный провизор; а неподалеку, в имении графа Орлова — больница на четырех человек с аптекой и врачом, работавшим по контракту [301] .

Поскольку правительство никоим образом не заботилось о здоровье сельского населения, эту миссию взяли на себя наиболее культурные помещики. Правда, те аптеки и больницы, что нам известны, были лишь островками в море, и везло лишь тем, кого прибивало судьбой к этим островкам. Так повезло крестьянам генерала Комаровского: после первого же осмотра приобретенного поместья он приказал построить в центральном селе лазарет [302] .

Так повезло крестьянам Н.И. Муравьева-Карского: заехав в 40-е годы XIX века в свое имение, он обнаружил среди крестьян «цингу и горячку», и сразу же открыл «два временных лазарета» [303] . Остальным же крестьянам, как и их хозяевам, еще долго приходилось полагаться больше на Бога, на авось, да на целебную траву.

В этом очерке разговор пойдет о тех сторонах быта помещиков, которые, в общем-то, не принято ни замечать, ни описывать. Назовем эту тему гигиеной, хотя название это приблизительное, поскольку мы будем писать здесь и о мытье, и об «отхожих местах» и о насекомых, до сих пор кое-где живущих с людьми «бок о бок». Мемуаристы неохотно затрагивают эти темы, кто по врожденной брезгливости, а кто и по обыкновенности-обиходности того, что происходит ежедневно в жизни человека. Если бы, как в свое время отметил Ю.М. Лотман, не иностранцы, находившиеся в пространстве иной культуры и потому нуждавшиеся в «специальных объяснениях» обычных, казалось бы, вещей [304] , мы остались бы при двух-трех ехидных замечаниях современников, да тех подробностях, что можно узнать из художественной литературы.

В этих очерках мы неоднократно ссылались на письма и дневники сестер Вильмот, приехавших в Россию из Великобритании в самом начале XIX века по приглашению княгини Е.Р. Дашковой, одной из самых образованных женщин своего времени, подруги Екатерины II и первого президента Российской академии. 14 июля 1806 года Марта Вильмот записывает в своем дневнике такую историю:

«Баронессе Прайзер, волею несчастных обстоятельств, пришлось служить гувернанткой в двух или трех семьях. Только что она отказалась в одной из них от места из-за плохого обращения и из-за отвратительного поведения хозяев, чему ей приходилось быть свидетельницей (между прочим, эта семья пользуется чрезвычайным уважением в округе)… В первый же день, как приехала баронесса, хозяин дома, к ее ужасу, позвал прислугу и развлекался тем, что приказал этой женщине ловить на нем блох, которых по воскресеньям ищут друг у друга на голове нищие ирландские дети, и эта картина часто потом повторялась. Баронессу считали капризной, потому что в подобных случаях она спешила уйти в свою комнату» [305] .

Оговоримся: в высшем свете, в столицах, блох и других насекомых дворянство на себе не носило. Клопы и блохи были кошмаром военных походов и постоялых дворов. Именно поэтому при переездах из городского дома в усадьбу и обратно, помещики предпочитали останавливаться не в крестьянских избах и не на станциях, а в своих шатрах и палатках, в крайнем случае, ночуя в экипажах. Если же Господь доведет остановиться в гостинице, то под каждую ножку кровати подставляли миску, наполненную водой, чтобы клопы, штурмующие по ночам постель, в этой воде тонули. Но и это помогало не всегда, поскольку клопы умеют прицельно падать на спящих с потолка.