Шрифт:
Магур утратил интерес к медленно отступающему при каждом новом слове наставнику – пятящемуся и бледному, с замершим искаженным лицом и опущенным бубном, бусины и кольца которого мелко дрожат и позвякивают, повторяя дрожь руки…
– Я учил вас быть людьми леса, – тихо сказал Магур обоим ранвари, так же слепо и тупо глядящим на огонь, только на него и никуда более. – И я буду учить вас снова, потому что, если уцелел хоть малый живой корень, дерево возродится, а мы – деревья… наши души живучи.
– Убей его! – то ли попросил, то ли потребовал один из пожилых махигов, брезгливо отталкивая знаки власти бывшего наставника. – Убей, пока он не скрылся, о вождь вождей. Покарай отступника!
– Он был когда-то ранвой, и я помню его совсем иным. Он не уберег свою мавиви, но я верил в его отчаяние и его боль, в искренность его попытки найти для всех нас новый способ общения с невоплощенными, – качнул головой Магур. – Я ошибался и буду нести свою часть расплаты, пытаясь вылечить души нынешних ранвари. Я всегда видел в них тех юношей, которых учил прежде и полагал лучшими… Но я без борьбы отдал безумию детей и уже не смогу вернуть им ушедшие годы и утраченные силы. Я буду платить и стараться исправить ошибки. Он тоже будет платить, и не мне – самому ариху, искаженным именем которого посмел назваться.
Магур провел руками по волосам, сгоняя блики огня и сбрасывая искры. Очертил опущенными вниз ладонями широкий круг, гася пляшущий на камнях цветок огня, почти прозрачный, жаркий и чистый. Ранвари поникли, а затем и сели, бросив шесты с лентами и обхватив руками головы. Их бил озноб: ученикам наставника утрата огня всякий раз казалась кошмаром и крушением мира. Тела корчились от холода, разум едва теплился…
Наставник, никому не интересный, сделал еще несколько шагов, опасливо косясь то на Магура, то на низкое золотое солнце над его головой. Свет был мучительным для глаз, рука Арихада то и дело заслоняла лицо и сгоняла с кожи обильный пот. Дыхание становилось сиплым, сухим и затрудненным. Кожа – теперь это заметили все – после каждого прикосновения все сильнее обвисала свежими морщинами, делалась дряблой и сероватой.
– Тот бой, унесший жизнь твоей мавиви, помнишь его? – Магур, не оборачиваясь к наставнику, указал рукой на юго-запад, на легко узнаваемую вершину одной из высочайших секвой. – Старейшина племени арангури был свидетелем. Если хотя бы перед мавиви нет твоей вины, если ты защищал ее и не желал сохранить власть над арихом страшной и преступной ценой гибели единой души… Иди туда. И прости меня, потому что я с некоторых пор думал о тебе самое худшее. Теперь, впрочем, это неважно. Обмануть людей можно, но тебе предстоит не с людьми разбирать свои деяния.
Магур встал, поманил рукой Шеулу, подхватившую одеяло и уже спешащую к бывшим ранвари. Вождь прикрыл веки, отмечая, что яркость заката утрачивается, а шум воды у запруды, наоборот, становится отчетливее. Запахи вечера, влажные и терпкие, заполняют воздух, медленно отдающий жар слишком уж близкого гнева ариха. Сила уходит постепенно и осторожно, возвращаемая невоплощенному без сожаления и оставляющая в душе покой исполненного долга. Руки не дрожат, усталость не гнет плечи. И это хорошо: надо укутать обоих бывших учеников, им совсем худо. Затем следует раздобыть рыбу и развести огонь. Поговорить со старшими, выяснить планы наставника и истинные причины, побудившие его покинуть свое жилище. Наконец, по мере возможности установить настоящую цель странствия, якобы ведущего в степь магиоров, расположенную на юго-востоке отсюда, то есть почти за спиной спускавшихся с гор наставника и его людей. Утром же предстоит непростой спуск к столице, ведь теперь под опекой Магура двое стариков и двое больных воинов, сжигаемых лихорадкой утраты ариха… А еще рядом – мавиви, которой пора выйти к людям, что для нее вовсе не безопасно, люди-то разные бывают. В девочке слишком много доброты, и у нее совсем нет опыта общения.
– Почему он упомянул короля людей моря? – нахмурился Магур, оборачиваясь и пытаясь разыскать взглядом фигуру Арихада, уже скрывшегося в лесу. – Эта мысль для него казалась важной… Или я снова ищу беды там, где их нет?
В тенях на склоне полыхнуло рыжее пламя, низкий протяжный вой прокатился и угас. Магур тяжело вздохнул, осознавая: уточнить уже не получится… Бывший ранва не пережил заката и не смог даже дойти до холма, насыпанного над общей могилой погибших в давнем и страшном бою.
– Пень горелый, весь на пепел изошел, – фыркнула мавиви, пряча боль за показным презрением.
Моргая, Шеула жалобно глянула на своего дедушку. Спрашивать, был ли ранва виновен в гибели той, кого клялся охранять, не хотелось.
Глава 5
Выстрел в ночи
«Рёйм своей добротой иногда приводит в замешательство и меня, и, наверное, весь зеленый мир. Отрицать ее нет сил, ведь иного его я и не приняла бы. Приходится думать, а, оказывается, думать так, как он учит, – сложно и даже больно. Я привыкла верить в то, что мы, люди, вправе следовать закону леса. Жестокому, иногда и вовсе звериному. Сильный выживает, слабый ломается и заслуживает лишь права на остатки пищи и место в общем доме у холодной стены, вдали от очага. Высочайшие деревья получают свет, прочие чахнут в их тени, с людьми то же самое – так говорил наш закон. Но Рёйм прав, причина этого закона всего лишь в недостатке пищи и вечном мучительном выживании из последних сил.
Бледные сыты, бледные живут в теплых просторных домах и знают больше, чем мы. Но их закон не добрее нашего, а сытость и тепло, теперь я знаю, выделяются на том берегу совсем не одинаковой меркой, не по красоте и силе души, но по праву наследования. Значит, по разным причинам закон сильного дважды принят разными людьми и дважды плох: мы не развиваемся, а развитие бледных губит их души.
Как же жить мне, мавиви, слышащей живой мир и единой с ним? Видимо, принять то, что я не в силах постигнуть: право Рёйма быть обладателем единой души, хоть он бледный и родился на ином берегу, хоть всякие обряды упрямо именует суеверием, а самих неявленных изначальных духов пытается объяснить с помощью излюбленного «Кодекса врачевания», якобы дающего ответы на все вопросы…
Я долго искала для себя твердую основу в изменившемся мире. И приняла такую. Пока в мире не было людей, пока мы оставались так слабы, что не зависел от нас рост леса, мавиви могли управляться и держать висари, исходя из четырех первичных сил, влияющих и поддающихся влиянию.
Но появление бледных разрушило прежнее, и оно уже не вернется. Люди отделяются от леса и перестают быть его частью, равной деревьям в правах и своем долге. Мы взяли больше и должны больше отдать. Я буду пробовать держать висари прежним способом, хоть это и тяжело. Но те, кто примет бремя дара мавиви после меня, окажутся перед необходимостью учитывать пятую силу. Нас, людей. Не ведаю, как влиять на эту силу и как вводить ее в общее висари мира. Может статься, вера бледных не так уж и бесполезна… Или их кодекс. Как мне оставить малышку Шеулу одну, как переложить на ее плечи столь тяжкое бремя? А время близится, уже шумит в кронах леса нездешний ветер, торопит в путь… и не мне просить об отсрочке, я и так получила больше, чем возможно, – целую жизнь и лучшего в мире ранвы…»
(Из размышлений Шеулы Кавэль, мавиви рода кедра, доверенных бумаге)Как обычно, просыпаясь в комнате, в доме, выстроенном по обычаю бледных, Ичивари поморщился и сердито лягнул одеяло, окончательно сбрасывая с кровати. Душно. В клетке, зажатой стенами и удавленной пробкой окна, всегда так. Воздух спертый, пахнет жильем, но не лесом. Мама, по обыкновению, беззвучно пробралась, едва он заснул, плотно прикрыла окно и набросила на плечи самое толстое и новое одеяло. Он бы спорил, но не смеет. Деду Магуру пожаловался однажды и услышал в ответ: «Твоя мама Юити всегда боялась холодов». Она помнила зиму по ту сторону каменной гряды, на севере, на пепелище сожженной бледными стоянки, без пищи, без одеял, почти без одежды. Все воины, даже старики и недоросли пятнадцати зим, ушли в долины – отстаивать берег и лес. Как выживали женщины, никому не ведомо. Никому в столице, кроме мамы, похоронившей в ту зиму младшего брата и еще не знавшей, что и дерево жизни старшего уже подрублено и высохло. Магур вернулся в родную долину весной, и как же оказалась она просторна для племени, потерявшего едва ли не две трети людей… Тогда оставшиеся в живых и пошли на юг, в край махигов и секвой. Здесь зимы теплее, здесь выгорели большие пустоши – можно селиться, вождь Ичива совсем не против. Его воины привели первых взятых в бою лошадей, нагруженных зерном для посева. Пригнали пленников, называя их незнакомым и непонятным словом «рабы». В те времена все мужчины бледных таскали за собой обрубки стволов, цепью соединенные с оковами на ноге или руке. Пленных часто били и плохо кормили. Еще не научились понимать, что бледные тоже разные. Есть воины, приплывшие на больших кораблях с пушками в бортах. А есть фермеры – их обманули свои же соплеменники. Взяли немало ценностей за доставку «в счастливый край, где нет короля и его податей, а земля дает урожай пять раз в году».