— За осень этого года и нашу осень, — соглашается ее супруг, избегая, как и она, зловещего слова листопад.

— И за твою мемуарную музу? — предлагает с улыбкой его супруга. — Да пробудится она наконец и покончит с делом?

— Э-э, видишь ли, Ман… — Временами Дж. называет ее и так. — Не знаю: по зрелом размышлении вся эта затея…

И mirabile dictu [85] , как только он произносит «по зрелом размышлении», на него — пригвожденного к месту, глядящего, воздев руку с бокалом шампанского, на луну, — накатывает несомненное откровение/ощущение, нисколько одномоментностью его не ослабленное: самое настоящее

Поначалу только эти слова, словно набранные полужирными малыми прописными, но за ними следует воспоминание о том, как Нед Проспер привычно провозглашал (большой палец левой руки поднят вверх, указательный выставлен вперед, Рассказчик уже упоминал об этой фигуре в посвященных его покойному другу мемуарных заметках и набросках): «По зрелом размышлении…»

— Давай не будем прыгать с моста, а лучше пойдем обрызгаем Рутти и ее подружек.

— Давай не будем добавлять «Горячий детектив» к бойскаутской макулатуре, а прикарманим его — вдруг пригодится.

Еt cetera, эти зрелые мысли отменяли все им предшествовавшее…

Тронув колено мужа:

— Все в порядке? — спросила Манди.

Дж. открыл глаза, только тут и поняв, что зажмурил их, выпустил из груди воздух и тряхнул, словно пробуждаясь, головой:

— Да-да. Но знаешь что?

— Я вся внимание.

— По зрелом размышлении пошли они к дьяволу, эти мемуары: я литератворец, а не летописака. Забудь про рассказ о Неде Проспере — я напишу рассказ самого Неда Проспера: роман, который он так и не закончил, а я так и не прочитал! Мы идем к тебе, Осень!

И как будто по его условному знаку, не летняя «lhude cuccu», но первые в этом году перелетные канадские казарки, поднимавшиеся от низовьев реки, закричали, точно услышав приветствие Дж., — поначалу негромко, а там и какофонично: длинный V-образный караван их проплыл, пересекая лик полной луны, чтобы опуститься на воду в ближайших бухточках и речушках. Супруги как зачарованные следили за ними.

А после, вздохнув:

— Мы привели к тебе, Осень, — поправила Дж. терпеливая, давняя спутница его жизни. — Мне, сколько я помню, шестьдесят пять, а тебе через неделю стукнет семьдесят восемь! Ты уж займись, любовь моя, твоим Зрелым Размышлением, и удачи тебе.

В июне года Нашей Эры 1970-го, второго года их брака, сорокалетний Джордж Ирвинг Ньюитт и его двадцативосьмилетняя супруга Аманда Тодд взяли ипотечный кредит (сроком на двадцать лет), чтобы купить первый их стратфордский дом: вышеупомянутое белое дощатое бунгало, каковое они до той поры арендовали. Молодой Манди в особенности сама мысль о том, что столь удаленная дата погашения кредита действительно когда-нибудь наступит, представлялась почти смешной: 1990-й? Ей тогда будет уже под пятьдесят, ее мужу-бодрячку — за шестьдесят, а только что начавшееся Лето их жизни сменится Осенью? Немыслимо! Однако прошло совсем недолгое, как им теперь кажется, время и это случилось. Опозоренный Уотергейтским скандалом и последовавшей за ним процедурой импичмента Ричард Никсон ушел с поста президента и был немедля прощен его преемником Джеральдом Фордом. Военные части США покинули Южный Вьетнам, который быстренько капитулировал перед Северным. Затем Джимми Картер победил на выборах Джеральда Форда и четыре года спустя был побежден Рональдом Рейганом. СССР вторгся в Афганистан; произошло извержение вулкана Сент-Хеленс [86] ; взорвался космический шаттл «Челенджер»; запятнанная скандалом «Иран-Контрас» репутация президента Рейгана снова начала набирать высоту после четырех его продуктивных встреч с советским лидером Михаилом Горбачевым, предзнаменовавших завершение долгой, чреватой апокалипсисом холодной войны. Еtcetera (см. «Всемирный альманах», с которым очевиднейшим образом консультируется Рассказчик) — и не успели они даже глазом моргнуть, представляется им, оглядывающимся ныне назад, как самая длинная пора их жизни миновала.

Как и летняя пора этой летописи, — завершившее оную (пору) полнолуние совпало с банкротством гигантского банка «Леман Бразерс», еще большим, чем прежде, обвалом фондового рынка и иными замаячившими на близком горизонте признаками всемирного экономического спада. «Осень» же Ньюитт/Тоддов (1990–2009) если и не вполне совпала с завершением первого чернового наброска ДжИНа, пришедшимся на конец ноября 2008-го (Этот Листопад? Второй листопад? Следующий листопад? Первый листопад II?), то миновала даже быстрее — и потому, что время, под нее отведенное, составляло всего девятнадцать лет вместо двадцати девяти летних («от охлаждения сжимаются», даром что осень восьмого стоит пока не по времени теплая), и потому, что для нас, Стареющих, пусть и не совсем уже Стары Пердунов, время летит быстрее. В буквально первом месяце после равноденственного дня рождения Рассказчика и в первую годовщину Ушиба его Головы о ступени Шекспировского Дома на мировых рынках разразилась без малого паника, поскольку Доу упал до восьмитысячных значений. Сенаторы Обама и Маккейн шли на предвыборны дебатах ноздря в ноздрю; ураган «Омар», дефлорировав ветрами третьей категории Виргинские острова, выдохся в Северной Атлантике, официально завершив сезон штормов, официально открытый в конце мая тропическим смерчем «Артур» [87] . А Дж. И. Ньюитт — помните таком? — все еще бьется и бьется, причем каждодневно, над решением самим им поставленной (faute de mieux [88] , надо признать) задачи: измыслить, отталкиваясь от намека, по сути дела, на давно утраченный роман покойного Неда Проспера, нечто большее его шекспировского названия — in memoriam [89] вместо задуманного поначалу мемуара.

Типа, э-э (он напечатал это еще в начале октября), ну; может быть, «ВСЯКО ТРЕТЬЕ РАЗМЫШЛЕНЬЕ. Роман Эдварда „Неда“ Проспера и Джорджа Ирвинга Ньюитта, в общем и целом». Или, постойте-ка, пусть будет для начала «Жили-были…» — или такой зачин уже встречался? Но, мать вашу так: добравшись до октября жизни, проведенной мной в читателях, писателях и профессиональных профессорах литературы, где я вам возьму что-то такое, чего еще не встречалось? Десять тысяч вымышленных историй в моем перегруженном багаже — от самых ранних устных эпосов до прошломесячных экспериментов с «электронной литературой»! Достаточно, чтобы человек стал задумываться (по Зрелом, вроде того, Размышлении, хоть и без размышлений как таковых) об Осенизации жизни вообще и своей собственной в частности, каковую, в случае ДжИНа, Рассказчик разделил бы на два неравных сегмента: 1) пять очень деятельных, но тем не менее приятных лет директорства в «Доме Шекспира», кульминацией коих стали в 1995-м выход в ученую отставку, передача директорских полномочий пользующейся всеобщим уважением поэту/профессору Аманде Тодд и переезд из их уже оплаченного стратфордского логова в требующий куда меньшего ухода первоклассный «дом с гаражом», стоявший в нескольких милях от Стратфорда — вниз по реке, — в той части «Бухты Цапель», что именовалась «Заливом Голубого Краба»; и 2) прошедшие с тех пор тринадцать пока что лет, ведших к скорой, в конце нынешнего учебного года [90] , отставке самой Манди и омрачившихся, увы, «пред-Листопадом» Первого Листопада настоящего повествования: печально прославленным октябрем 2006-го, когда Т. С. Джорджо разнес вышеописанным образом в щепу милый дом Ньюитт/Тоддов (улица Устричной Бухточки, 1014), а вместе с ним и большую часть «Бухты Цапель». Потеря, о которой больно вспоминать и теперь и от которой наши супруги — при их-то возрасте — вряд ли когда-нибудь смогут оправиться полностью, хотя (благодаря главным образом домоправительнице Манди) они все же управились…

Ну, и где же тут твой прославленный и великий роман, Nedwardio mio? Ладно-ладно: нам нетрудно вообразить тебя в твоей вечной, распротак ее, Весенней Поре, показывающим нам дулю в кармане. Однако, так же как стенописец Диего Ривера, сказавший: «Что вижу, то и пишу», твой бывший сотоварищ по музе — быть может, менее склонный к авантюрам, но потому и проживший дольше — пишет то, что стекает с пера его «монблана», а другого ему не дано.

29 октября 2008-го, во вторую годовщину вышеупомянутого торнадирования, М., теперешний его сотоварищ по музе, высказалась так: