— Это несправедливо… ты еще не в том состоянии…

— Физически я годен к службе. Вполне здоров. Я не годен по своему душевному состоянию, а это пятно на репутации и позор. Ну-ну, не плачь, Рилла. Я не ухожу на фронт… если ты этогобоишься. Музыка Крысолова звучит у меня в ушах день и ночь… но я не могу последовать за ним.

— Мы с мамой будем убиты горем, если ты пойдешь на войну, — всхлипывала Рилла. — Ох, Уолтер, послать одного сына на войну — этого вполне достаточно для любой семьи.

Рождественские праздники стали невеселым временем для нее. И все же то, что Нэн, Ди, Уолтер и Ширли были дома, помогало терпеливо выносить все огорчения. Вдобавок Кеннет Форд прислал ей к Рождеству поздравления и книгу в подарок. Некоторые фразы его письма вызвали горячий румянец на ее щеках и ускоренное биение сердца… пока она не дошла до заключительного абзаца, заставившего ее похолодеть.

«Нога моя почти поправилась, будто и не ломал ее вовсе. Еще пара месяцев, Рилла-моя-Рилла, и я буду готов пройти медицинскую комиссию. До чего будет приятно надеть наконец военную форму! Тогда малыш Кен сможет прямо смотреть в лицо всему миру и ни у кого не будет в долгу. А то у меня было препоганое чувство в последнее время, с тех пор, как я уже не прихрамываю. Люди, которые ничего не знают о моей ноге, бросали на меня взгляды, говорившие: «Уклоняешься, парень!» Ну, скоро у них уже не будет возможности смотреть на меня так».

— Ненавижу эту войну! — заявила Рилла с горечью, глядя в окно на кленовую рощу в холодном великолепии розового с золотом зимнего заката.

— Тысяча девятьсот четырнадцатый прошел, — сказал доктор Блайт в первый день нового года. — Он начался великолепным рассветом, но кончился кровавым закатом. Что принесет нам тысяча девятьсот пятнадцатый?

— Победу! — сказала Сюзан, на этот раз весьма лаконично.

— Вы действительно верите, Сюзан, что мы выиграем войну? — мрачно спросила мисс Оливер.

Она приехала из Лоубриджа на один день, чтобы повидать Уолтера и девочек, прежде чем они вернутся в Редмонд. Настроение у нее было плохое, она была склонна проявлять цинизм и видеть во всем дурную сторону.

— Верю ли я, что мы выиграем войну? — воскликнула Сюзан. — Нет, мисс Оливер, дорогая, я не верю… я знаю. Мы должны просто положиться на Бога и делать большие пушки.

— Иногда я думаю, что пушки лучше, чем надежда на Бога, — сказала мисс Оливер.

— Нет, нет, дорогая, вы так не думаете. В битве при Марне у германской армии были пушки, разве не так? Но с нимиразобралось Провидение. Не забывайте об этом. Просто вспомните, как это было, когда вас одолеют сомнения. Вцепитесь пальцами в ручки вашего кресла, сидите и повторяйте: «Пушки — это хорошо, но Всевышний лучше, и Он на нашей стороне, что бы ни говорил об этом кайзер». Моя кузина София, подобно вам, склонна к унынию. «Ох, и что только мы будем делать, если немцы придут сюда», — причитала она вчера в разговоре со мной. «Хоронить их, — сказала я, не задумываясь. — Места для могил полно». Кузина София сказала, что я легкомысленна, но я не была легкомысленна, мисс Оливер, дорогая, я лишь была спокойна и совершенно уверена в британском флоте и наших канадских парнях.

— Я теперь ужасно не люблю ложиться спать, — сказала миссис Блайт. — Всю жизнь я любила эти веселые, беспечные, великолепные полчаса, когда можно что-нибудь вообразить, перед тем как заснешь. Теперь я по-прежнему воображаю перед сном. Но совсем другое…

— А я, пожалуй, рада, когда приходит время ложиться в постель, — отозвалась мисс Оливер. — Я люблю темноту, потому что могу под ее прикрытием быть собой… не нужно ни улыбаться, ни стараться, чтобы в моих речах звучал оптимизм. Но иногда и мое воображение выходит из-под контроля, и я вижу, как вы… ужасные картины… ужасные годы, которые нам предстоят.

— Я очень рада, что у меня почти нет воображения, — сказала Сюзан. — Чаша сия меня миновала… Вот тут в газете я вижу, что кронпринц снова убит. Как вы думаете, есть надежда, что на этот раз он останется мертв? И я также вижу, что Вудро Вильсон [50] собирается писать очередную ноту. Интересно, — заключила Сюзан с горькой иронией, которая в последнее время всегда звучала в ее словах, когда ей случалось упомянуть о несчастном американском президенте, — жив ли школьный учитель этого человека?

В январе Джимсу исполнилось пять месяцев, и Рилла отпраздновала эту дату тем, что перестала его пеленать.

— Он весит четырнадцать фунтов [51] , — объявила она, сияя от гордости. — Ровно столько, сколько должен, согласно Моргану, весить в пять месяцев.

Никто уже не сомневался, что Джимс становится очень привлекательным малышом. Его щечки стали округлыми, упругими и розовыми, его глаза — большими и яркими; на крошечных ручках появились ямочки у основания каждого пальчика. У него даже начали расти волосики, к невыразимому облегчению Риллы. Бледно-золотой пушок, появившийся на всей его головке, был отчетливо заметен при подходящем освещении. Он был хорошим младенцем, обычно спавшим и переваривавшим пищу именно так, как предписывал Морган. Иногда он улыбался, но никогда не смеялся, несмотря на все старания вызвать у него смех. Это также тревожило Риллу, так как Морган утверждал, что младенцы обычно громко смеются начиная с третьего месяца жизни и до пятого. Джимсу было пять месяцев, а он не проявлял никакого желания смеяться. Почему? Было ли это отклонение от нормы?