– Хозяину на этот раз не удастся выйти сухим из воды, – сказал он и, чтобы встать, отодвинул ногой жаровню.

В это время пришел кто-то и сообщил, что рабочий умер и сейчас придут из жандармерии снимать допрос. Десятник попросил Алекоса подождать и побежал звонить по телефону в контору компании.

– Мне здесь больше делать нечего, – пробурчал Алекос, продолжая возбужденно ходить по складу.

Но в душе он знал, что Фармакис послал его не просто предупредить десятника – для этого существовал телефон. Его послали уладить дело. Он уже не мог обманывать себя тем, что он обыкновенный служащий. Целый год од пытался изо всех сил доказать, что он не просто служащий, расторопно выполняющий приказы начальника, а приятный и прежде всего способный человек. С первого же дня, как он расположился в кабинете старшего сына хозяина, он стал обдумывать план своих будущих действий. Алекос начал модно и элегантно одеваться, усвоил благородные манеры и зачастил к крестной. Он ждал случая познакомиться со всей семьей Фармакисов, получить приглашение на приемы и посещать их дом запросто, как друг. Поэтому он испытывал особое удовольствие, когда ему удавалось услужить хозяину в «их» щекотливых делах (Фармакис в таких ситуациях всегда употреблял в разговоре с Алекосом множественное число, словно они были компаньонами). Переговоры с инспекцией, финансовые махинации, подкупы, тайные сделки Фармакис поручал Алекосу, потому что его нерасторопный сын только назывался директором предприятия.

Иногда, взявшись за какое-нибудь щекотливое дело, Алекос попадал в дурацкое положение. Так, например, с месяц назад однажды утром Фармакис, вызвав его к себе, сообщил, что их контору собираются посетить один депутат и американский генерал из миссии, которые помогут уладить вопрос о субсидии для шахты. Хозяин дружески обнял Алекоса за плечи и, усадив в кожаное кресло, объяснил, улыбаясь, что в их интересах польстить немного гостям. Он поручил ему устроить прием и подготовить короткое приветствие, полное национального пафоса. Алекос, черт возьми, понимает в этом толк!

Алекос, правда, не «понимал в этом толка», но знал, что депутат – ловкий авантюрист, злоупотребляющий своим положением (за всякое посредничество он требовал вознаграждение только в золотых лирах). Генерал же занят лишь тем, чтобы помешать развитию греческой промышленности и увеличить экспорт американских товаров. Он знал также, что завтра утром оба они, важные и надутые, будут стоять рядом с Фармакисом в окружении служащих конторы, вырядившихся в черные костюмы, и внимать речи Алекоса Фомопулоса. Другими словами: тот, кто воевал, был ранен, сослан и продолжает до сих пор защищать прогрессивные идеи, будет вынужден унижаться, приветствуя депутата, «верного поборника национальных идеалов», и американского генерала, «спасителя Греции».

В подобных случаях, как ни странно, реакция у него наступала не сразу. Он продолжал спокойно работать или выходил па улицу, но внезапно у него словно начинался приступ морской болезни, и тогда он пытался прогнать терзавшие его мысли. Спешил завернуть в бар и заказывал рюмку коньяку. Выпивал ее залпом и заказывал вторую. Курил сигарету за сигаретой. И наконец принимался беззаботно насвистывать, будто с ним ничего не произошла. Но вдруг его охватывало презрение к самому себе, и он шептал: «К черту все. Завтра же утром пойду и скажу ему напрямик, что ухожу от него». И хотя эта мысль приносила ему некоторое облегчение, ненависть к Фармакису по-прежнему душила его.

Всю ночь он не мог заснуть и вертелся с боку на бок. Картины славного прошлого и прежние мечты не выходили у него из головы. «Я уйду от него, обязательно уйду!» – шептал он. Терзаемый тревогой, он проникался необыкновенной нежностью к жене и сыну. Тихонько вставал, зажигал свет и с волнением смотрел на лица спящих. Потом снова ложился и накрывался одеялом с головой.

Сон пришел только на рассвете. Утром Алекос проснулся разбитый, будто всю ночь таскал тяжелые камни. Но на душе у него было спокойно. Он отправился в контору самодовольный, элегантный и как ни в чем не бывало поздоровался со своим хозяином. После того, как од тепло и сердечно приветствовал высоких гостей и заслужил одобрение Фармакиса, он, правда, не упустил случая ядовито заметить своим сослуживцам, что депутат глуп, а у генерала рожа, как у обезьяны. Но постепенно смирился с неизбежным унижением…

В сильном возбуждении Алекос шагал из угла в угол по тесному складу. Он прекрасно понимал, что не может уйти. Но причастность к делу с подставным свидетелем его сильно беспокоила, особенно с той минуты, как он узнал, что рабочий умер. Именно потому, что он не мог уйти отсюда и оказаться ничтожным трусом в глазах хозяина, он еще больше ненавидел его. Алекос подошел к двери и стая наблюдать за грузовиком, готовым тронуться с моста.

Вдали появилась статная фигура десятника Лукаса. Этот сорокалетний красавец, не выпускавший изо рта стебелек базилика, шел но торопясь и, переступив порог, уселся на набитый чем-то куль.

– Что он тебе сказал? – с интересом спросил Алекос.

– Хоть из-под земли достать свидетеля. Вот несчастье свалилось на мою голову, – проворчал Лукас.

– Послушай, Лукас, я поеду на грузовике…

– Он просил вас остаться и сообщить ему новости. Он будет ждать. – Лукас пососал стебелек базилика, выплюнул его и продолжал другим тоном: – Вы даже не представляете, господин Алекос, сколько раз я предупреждал его. Все тросы гнилые. Ни за что ни про что пропал человек.

Алекос не придал никакого значения тому, что десятник пожалел погибшего. Он имел возможность убедиться, что сердобольность Лукаса не мешала ему неукоснительно выполнять приказы хозяина. Десятник не был груб с рабочими и не отказывался пойти на ту или иную уступку, если дело зависело от него. В шахте его не любили за другое: он не давал прохода ни одной женщине. Если ему удавалось увести какую-нибудь из них в заброшенную штольню и добиться своего, то он снимал ее с тяжелой работы и каждую субботу выписывал ей деньги за несколько часов переработки. Но честные женщины презирали его и называли иродом.

– Хорошо, я подожду. А ты что думаешь делать? – спросил Алекос таким безразличным тоном, будто говорил: «Так или иначе, я не собираюсь вмешиваться. Посмотрю, что будет, а потом пойду в контору и передам, что все уладилось». И чтобы убедить себя самого, что его дело сторона и он не одобряет махинаций Фармакиса, добавил презрительно: – Неужели найдется какой-нибудь подонок, который даст в жандармерии ложные показания?

– Кажется, я кое-что придумал! – Лицо Лукаса оживилось. – Есть один человек, как раз то, что нам нужно. Пошли, отыщем его.