– Ну, садись, потолкуем немного. В сегодняшнем номере ты, кажется, объявил, что собираешься опубликовать серию статей о шахтерах?

– Да, завтра пойдет первая, – скрывая свой страх, холодно начал Петропулос. – Есть одно интересное дело. Думаю, нам удастся разоблачить экономический крах правительства… – солгал он, будучи уверен, что стоит ему приоткрыть закулисные интриги в истории с углем, как он тут же получит приглашение на обед к английскому послу и удостоится сердечной беседы с ним.

– · Прекрасно, но… – Лицо директора снова приняло удрученное выражение. – Но, к сожалению, мы вынуждены сбавить тон нашей полемики…

– Какая же, в конце концов, у нас газета – оппозиционная или нет? – закричал взбешенный Петропулос.

– Правильно, оппозиционная. Кто возражает? И я уверен, что если бы мы поддержали правительство, то рисковали бы потерять читателей. Но наша полемика не по вкусу многим министрам, и я боюсь, что они откажут нам в денежной помощи, которую банки предоставляют другим газетам. Я полагаю, друг мой, что можно быть в оппозиции, но не выступать против правительства по существу. Не так ли?

Лицо Петропулоса стало непроницаемым. «Видно, правительство обещало его субсидировать», – подумал он, не подозревая, что директор познакомился уже с Джоном Ньюменом.

– А мне кажется, что одним из главных условий нашего сотрудничества является моя свобода и право придерживаться своих политических убеждений, – прошептал он, побледнев от ярости. – В противном случае…

Он уже готов был произнести «я ухожу из редакции», но увидел, что директор изучает свои пуговицы с таким же огорченным видом, с каким только что делал это, пытаясь отделаться от своей любовницы. «Я больше ему не нужен!» – пронеслось как молния в голове Петропулоса. Его сразу бросило в холод, и он запнулся.

Давно уже главный редактор начал терять свой прежний престиж. И в этом был виноват не столько упадок, переживаемый газетой, которая держалась его именем, сколько постепенное изменение политической обстановки. Раньше он писал по две статьи в неделю с разными политическими прогнозами или критикой Советского Союза и коммунистического строя. Правда, вскоре события показали, что Петропулос просчитался. Но он не пересмотрел свою позицию. Его душила ненависть: каждую удачу Советского Союза он принимал как личное оскорбление. Его статьи приобретали все более истерический характер. Вместе с тем он вынужден был идти на всякие компромиссы, и не только для того, чтобы не лишиться своего жалованья, но и для того, чтобы стать угодным в кругах, где, по его мнению, ему когда-нибудь помогут осуществить его честолюбивые мечты. Позавчера, например, в заголовке одной информации он назвал убийц негра «фанатиками-антинеграми», так как боялся, что слова «преступники-расисты» не поправятся американцам. Или, будучи сторонником димотики, [15] он писал на чистом кафаревусе, [16] чтобы не произвести дурного впечатления на своих покровителей. Международное положение изменилось, и из-за беспочвенности своей позиции – теперь уже явной – он все больше терял престиж в глазах политических деятелей и читателей газеты. Даже многие фанатически настроенные правые считали теперь, что главный редактор Петропулос отнюдь не выдающаяся личность, как они думали прежде, а просто антикоммунист по профессии. Именно поэтому последнее время хозяин «Алитьи» стал задумываться, не пустое ли место главный редактор и не бросает ли он на ветер двадцать тысяч драхм.

Петропулос не произнес «я ухожу из редакции». Однако он был настолько ослеплен яростью, что не замечал собственного падения. Ему казалось, что если он до сих пор не достиг власти, то в этом повинна мерзкая личность, его хозяин, превративший газету в оберточную бумагу. Нужно показать ему спину и искать место в более солидной редакции. Но тут он подумал о новой квартире, снятой им в Колонаки, [17] о расходах своей жены, о сыне, уехавшем учиться в Америку…

На несколько секунд воцарилось молчание. Директор выжидал, печально разглядывая пуговицы на своем пиджаке. Наконец он понял, что напрасно притворяется огорченным.

– Мне звонил утром по телефону… – И он назвал имя одного из министров. – Он интересовался статьей, которую мы собираемся печатать. – И тут же подумал: «Ну и простофиля же ты, Петропулос. С чего ты взял, что англичане выложат денежки тебе, а не мне, владельцу газеты?»

– Он невежественный болван… – горячо начал Петропулос, но внезапно промелькнувшая мысль не позволила ему дать выход своему негодованию. – Почему, однако, он преждевременно проявляет такой интерес? В конце концов, мы ничего еще не поместили, кроме одной заметки об угле Не тут собака зарыта.

– Не тут? Возможно, – с лукавым смешком сказал директор, – А что слышно о новом детективном романе? Нашел что-нибудь? И еще… нам нужен сногсшибательный репортаж… Итак, этих статей не давать. Договорились господин Петропулос? – сказал он, улыбнувшись, и мысленно прибавил: «Ступай себе, дурак, жалкий писака».

– Как хотите, – пробормотал главный редактор и встал, не прибавив ни слова.

Хмурый Петропулос пересек опять комнату бухгалтерии. В коридоре его поймал лысый редактор в очках и заговорил, размахивая руками:

– Мы обеспечены на завтра материалом для первой полосы. Правительство объявило о новых налогах…

Ничего не ответив, Петропулос прошел вперед и скрылся в своем кабинете. Он не обратил никакого внимания па плохо одетого мужчину с пышными пепельными усами, который ждал его у двери, держа в руке кепку. Лысый редактор прошмыгнул в дверь вслед за Петропулосом и принялся перечислять все виды товаров, на которые увеличат налоги.

– Какой заголовок пустим? – спросил он.

– Оставьте этот материал для четвертой полосы. Меня он не интересует. Что еще?