– Логично старлей, логично, пусть уставу противоречит, но это более реально, и более необходимо. У меня есть к тебе предложение.

– Да товарищ полковник.

– Расслабься, говорю, и давай просто Иван Анисимович я. Так вот Каримов, предлагаю, что бы не было разбродов среди красноармейцев, взять командование на себя. Но чисто свадебным пока генералом, ты пусть и старлей, но справился не хуже майоров. Ты станешь начальником штаба, но так-то командуешь всем сам, я тебя как бы званием прикрываю, как же так командир дивизии да старлей.

– Да мне кажется, вы правы, а то уже некоторые красноармейцы и командиры смотрят уже с неодобрением. И за то, что не прорываемся к своим, и про то, что старлей командую почти полком.

– Ну вот и молодец, а я пока пригляжусь к вашему быту, да и Онищук мне твой понравился, геройский парень, а когда там в крепости в атаку немцев твоих повел Бернхардт, мы не знали же что они теперь наши, ох и испугались, думали к фрицам помощь подошла. А это оказывается к нам помощь, и расчесали они австрийских фрицев. Бернхардт ваш тоже просто находка, теперь надо этих перекованных немцев как то прикрепить к РККА.

– Это как Иван Анисимович, записать в списки РККА, что ли?

– Нет, Каримов, типа повязать кровью что ли.

– Так мы уже, - говорю я и передаю полковнику пачку фото, расстрела непримиримых нациков, - все они фото видели, и знают Иван Анисимович, что назад дороги нет.

– Ну, все, я думаю молодцы, почаще используйте их, что бы крепче привязать, да и пропаганду и агитацию не забывайте. Ведь шантажируемый боец воюет хуже сознательного, надо им рассказать о идее коммунизма, о том как живет наша страна, и т.д.

– Да, тем более ими командует Бернхардт, старый коммунист с времен гражданской войны, и Эрисханов, сын старого партийца, они уж воспитают, им я верю.

К тому времени пришел час обеда, и старшина пригласил нас на кухонную поляну, где за столом со скамьями уже сидели товарищи командиры (правда, не все). За обедом (чем вермахт послал) все перезнакомились с Иван Анисимовичем. И я представил его как нового командира ДОН-16, правда не всем понравилось, Онищук, Эрисханов, Ивашин и Абдиев скривили рожи, ну ничего потом объясню им, что и как. Иван Анисимович представил меня как начальника штаба, тут рожи моих друзей наполовину исправились.

После обеда Бернхардт и Старыгин ушли в лес, посекретничать, меня погнали, мол нечего молодой шелупони под ногами рассекать. Ну и я пошел к Онищуку, туда ж собрались все остальные, ну те кто кривил рожи от нового командира. Братве объяснил я рамсы, что за классный дядька Старыгин, и т.д., в результате взаимопонимание было достигнуто.

Затем вместе мы прошлись по госпитальной поляне (язык не повернется назвать ее полянкой, да прям полянище). За половину суток многие крепостники уже начали приходить в себя, заблестели глаза и более радостными стали лица. Правда нормальную жрачку дохтур наш пока запрещал и их кормили облегченным вариантом. Наваристым бульоном из коровы (бульон второго дня), овцы и трех кур (бульон третьего дня) ререквезированых у полицаев, сучье племя сразу на месте было интегрировано в мировую экономику (замочили сук). Коняшку освобожденного из полицаячих рук, оставили пока вместе с подводой, на бульон третьего дня (хотя нет подвода, старшина говорит, невкусная попалась).

Ох, натерпелись ребятки, из 21 июня райской советской жизни, бац и сразу транзитом в ад 22, но ничего, они и так уже немчуре на орехи дали, теперь они обстрелянные, непримиримые, и злые к немцам, теперь настучат по жопе и другим выступающим частям вермахта. Шли мы вроде, специально не направляясь куда, а инстинкт вывел к огороженному углу полянищи, вот сука инстинкт, там оказывается, человек двадцать женщин-военнослужащих было, из крепости.

Тут навстречу выходят из-за огороженнности две девушки, и у той, что повыше такое знакомое лицо. Кстати пока я сюда попал, мне было 38 лет, а тут 28 (по документам смотрел), перенос скостил десятку мучительно прожитых лет. Та, что повыше так похожа на мою Маняшу, я аж от удивления сказал:

– Маняша, ты?

– Фархоооод, - и Манька шандарахнулась в обморок, еле успел ее поймать, чтоб о землю не брякнулась.

Остохренеть, это она, пришла за мной в 1941, МОЯ МАРИША.

У Онищука с другими командирами, глаза стали квадратными, затем треугольными и после стадии пятиугольников, снова приняли вид нормальных человечьих глаз.

– Мань, Маняша, Машенька, - говорил я прижимая ее к себе, - Мань как ты нашла меня?

Маня открыла глаза, осмотрела всех вокруг, потом внимательно меня, и сказала:

– Фарход, любимый, как же я по тебе соскучилась.

Товарищи командиры синхронно выполнили команду кругом, и мерным солдатским шагом свалили нахрен, менее понятливая подруга Мани стояла рядом с разинутой пастью.

– Глафира иди, я потом приду, - сказала Маша, приходя полностью в себя, и Глафира сбрызнула с горизонта.

Маня оперлась на мое плечо, и я повел ее в ближайшее укромное место ведь нам надо много чего рассказать друг-другу.

Я ей рассказал все, что пережил за эти дни, и настала ее очередь колоться. Вкратце она сказала, что прождала меня до 28 июня, и рванула обратно в Ленобласть, к своим налогоплательщикам (местами злостным налогонеплательщикам). И уж там злясь и ненавидя меня, жила до 2 июля, когда плойка (электрофигня которой кудрявые выпрямляют волосы, а прямоволосые кудрявят) шваркнула ее током. Опомнилась уже тут, в крепости, и успела денек провоевать, а третьего мы напали.