Шрифт:
Крики умирающих царапали камень… но где-то не здесь, а в другом месте.
— Папа, это что? — спросил у отца юный принц.
— Это карта, Кайу. Карта одного укрепленного места. Потайного.
— Ишуаль, — сказал Сесватха, свободной рукой потрепав волосы мальчугана.
— Обожаю карты! Можно посмотреть? Ну пожалуйста! А что такое Ишуаль?
— Иди сюда… — сказал Кельмомас, и его улыбка была угрюмой и снисходительной одновременно — улыбка отца, который непременно хочет закалить душу сына, приучить его к жестокости мира. Мальчик послушно бросился обратно к отцу. Ахкеймион разглядывал золотую лозу, вьющуюся по всей длине футляра, на обоих концах которого концентрическими кругами были выбиты умерские письмена. Футляр казался необъяснимо тяжелым — даже задрожали запястья.
— Кайу, — говорил тем временем Кельмомас, — король всегда находится перед своим народом. Король едет впереди. Поэтому он в любой момент должен быть ко всему готов. Ибо будущее вечно будет его врагом. Кондийские налетчики на наших восточных границах. Наемные убийцы в посольстве Шира. Шранки. Чума… Бедствия поджидают всех нас, даже тебя, мой сын.
— Кто-то обращается к астрологам, прорицателям, лжепророкам любых обличий. К низким людям, подлым людям, которые обменивают на золото слова, приносящие утешение. Я же верю в камень, в железо, кровь и скрытность — скрытность прежде всего! — поскольку они помогают во все времена. Всегда! День, когда будущим начнут править слова, станет днем, когда заговорят мертвые.
Он повернулся к Сесватхе. Волчья голова, вплетенная в его бороду, сверкнула в хмуром свете.
— Вот почему, друг мой, я построил Ишуаль. Для Куниюрии. Для Дома Анасуримбор. Это наш последний оплот против катастрофы… Против самого мрачного будущего.
Ахкеймион поставил футляр перед собой на стол, как будто приз в игре, заслонив доску для бенджуки с выставленными на ней фигурами. Размышляя о надписи, выполненной старинным письмом, он поднял голову и встретился глазами с задумчивым взглядом своего вождя. Надпись гласила: «Горе тебе, если найдешь меня сломанным».
— Что означает эта надпись?
— Сохрани его, друг мой. Пусть он станет самой сокровенной твоей тайной.
— Я хотел спросить про эти твои сны… Ты должен рассказать мне еще!
Годы лежали над ними как скала, века, спрессованные в камень, надежда, задыхающаяся под напластованиями поколений. Сражались и кричали чужеземцы… В каких-то катакомбах.
«Подравняться! Все на линию!»
— Сохрани его, — сказал Анасуримбор Кельмомас. — Спрячь в Сокровищнице.
Ветер звучал музыкой. Свист искажался, превращаясь в нестройный призыв, песнь, исполняемую под аккомпанемент раздувающихся лохмотьев.
Даже после того, как глаза привыкли, Мимара едва смогла поверить в то, что произошло. Она лежала на спине, руками и ногами вжавшись в горячую кучу камней, и кожу покалывало от пробегавшего по ней озноба. Мимара дышала. Одежда сковывала. Онемевшее тело сводили судороги. Ее приковало к камням, неподвижную, едва живую.
Вход превратился в горизонтальную щель — так высоко громоздился мертвый камень. Щель сияла зловещим оранжевым цветом и составляла сейчас их единственный источник света.
В полумраке вокруг нее беспорядочно валялся весь отряд. Галиан упал на свой щит и судорожно дышал. Поквас лежал на животе там, где упал, вжимался щекой в черную поблескивавшую лужицу крови. Его спина поднималась и опускалась в ритме едва теплившейся жизни. Ахкеймион тоже лежал без сознания или почти без сознания. Временами голова его вскидывалась, повинуясь приказу неведомо каких мышц. Сома сидел в позе мистика, прислонившись головой к стене. Рядом с ним свернулся Сарл, сплевывая слюну. Остальные — Ксонгис, Сутадра, Конджер и еще трое, чьих имен она не могла вспомнить, тоже растянулись на камне.
Последние из Шкуродеров.
Стоял лишь лорд Косотер. Опущенная голова камнем свисала с плеч. Шлем где-то потерялся, и черные с проседью волосы падали на лицо, развевались на ветру, закрывая его ужасный взгляд. Создавалось ощущение, что тень, которую он отбрасывал в слабом свете, идущем от входа в пещеру, легла на всех них.
Они лежали в какой-то зале, все пространство которой было не под силу заполнить слабенькому свету, забившись в угол, где вихрящийся ветер разбивался о сходящиеся стены. Воздух был чересчур подвижен и холоден, чтобы обладать запахом. Пока Мимара наблюдала за Сомой, на глаза ей попались настенные рисунки. Вся стена у него над головой была испещрена белыми значками. Там, где суровый поток воздуха встречался со стеной, строчки шли густо, так что стена словно была покрыта узором, но на уровне плеч и шеи Сомы редели до отдельных каракулей — вероятно, высота их расположения была ограничена первоначальной высотой пола и возможностями их древних авторов.
Ветер жутковато и неблагозвучно дул в темноте в свою трубу.
Мимара изучала надписи с той ясностью, которая приходит только с крайним истощением сил. Ее душа, которая раньше была как цветок, хрупкая и состоящая из множества беспорядочных лепестков, стала простой, как камень, как светильник, который может светить на один предмет и только. Сами знаки для нее ничего не означали — вероятно, как и для любого другого из ныне живущих. Но то, как они были написаны, отчетливо говорило само за себя. Это были человеческие знаки, нацарапанные в человеческих муках и тоске. Имена. Проклятия. Мольбы.