Один районный ганьбу хотел поднять его, но слепой заявил:

— Пока не отомстите за меня, не поднимусь…

— Дядюшка, — попытался урезонить его Лу Лижэнь, — Сыма Ку непременно попадётся в сети закона, в один прекрасный день его схватят, и отмщение свершится.

— Сыма Ку птица большого полёта, он что твой ястреб-перепелятник, вам его не изловить. Поэтому прошу взять жизнь за жизнь и расстрелять его сына и дочь. Я знаю, уездный начальник, вы с Сыма Ку свойственники, но, как настоящий хозяин своего слова и беспристрастный судья, мою жалобу уважите. Ну а коли для вас родственные чувства важнее, слепому Сюю ничего не остаётся, как вернуться домой и повеситься, чтобы Сыма Ку до него не добрался, когда возвернётся.

Лу Лижэнь аж рот раскрыл.

— У всякой вины свой виноватый, у всякого долга свой должник, дядюшка, — уклончиво проговорил он. — Кто что совершил, за то и ответит. Раз Сыма Ку довёл кого-то до смерти, с него и спрос. Дети здесь ни при чём.

Сюй стукнул посохом:

— Слыхали, земляки? Не дайте себя одурачить. Сыма Ку сбежал, Сыма Тин тоже где-то прячется, сын и дочки вырастут — глазом моргнуть не успеешь. Уездный начальник Лу с Сыма Ку свояки, а это многое решает. Мне что, земляки, я незрячий: живу бобылём, как этот посох, помру — собакам на потраву кучка останется. Вы же, земляки, другое дело, не дайте обвести себя вокруг пальца…

— Ты что несёшь, слепой! — накинулась на него Паньди.

— А, барышня Паньди, — узнал слепец. — Ваша-то семейка Шангуань устроилась будь здоров. При японских Дьяволах ваш первый зять Ша Юэлян заправлял; при Гоминьдане [120] — второй зятёк Сыма Ку бесчинствовал; теперь вот ты с Лу Лижэнем у власти. Вы, Шангуани, просто флагшток, который не перерубишь, лодка, которую не перевернёшь. Вот завоюют Китай американцы, так у вашей семейки и на этот случай зятёк заморский имеется…

Побледневший Сыма Лян вцепился в руку матушки. Сыма Фэн и Сыма Хуан зарылись ей в подмышки. Ша Цзаохуа расплакалась. Разревелась и Лу Шэнли. Последней захныкала восьмая сестрёнка Юйнюй.

На их плач обратили внимание и на возвышении, и под ним. С мрачным видом на них уставился и важный чиновник.

Сюй Сяньэр, даром что незрячий, подполз на коленях прямо к нему и слёзно возопил:

— Заступись за слепенького, высокий начальник! — И с завываниями стал биться лбом о землю, измазавшись жёлтой глиной.

Лу Лижэнь умоляюще глянул на важное лицо, но тот ответил ледяным взором, пронзающе острым, как свежевальный нож. Лицо Лу Лижэня покрыл холодный пот, взмокла и красная повязка на лбу, отчего казалось, будто он тяжело ранен. Утратив самообладание, он то стоял, опустив голову и глядя себе на ноги, то поднимал глаза, чтобы посмотреть на сидящих внизу. Встречаться взглядом с важным лицом он уже не решался.

С Паньди тоже слетела вся внушительность. Широкое лицо её раскраснелось, толстая нижняя губа подрагивала, словно в лихорадке, и она вдруг заорала, как скандальная деревенская баба:

— Ты, слепой Сюй, нарочно тут воду мутишь! Чем моя семья перед тобой провинилась? Эта твоя вертихвостка жена затащила Сыма Ку на пшеничное поле, там их и поймали. Стыдно стало людям в глаза смотреть, вот опиума и наглоталась. Ещё я слыхала, кусал ты её по ночам, как пёс. Известно тебе, скольким людям жёнушка твоя искусанную грудь показывала, а? Это ты её до смерти довёл. С Сыма Ку никто вины не снимает, но главный преступник — ты! Думаю, если кого и расстреливать, так в первую очередь тебя!

— Вот, слыхали, высокий начальник? — взвился слепец. — Только гаолян скосил, глядь — на волка угодил.

На помощь Паньди поспешил Лу Лижэнь. Он попытался поднять Сюй Сяньэра, но тот лишь колыхался, как желе.

— Требуя расстрелять Сыма Ку, ты, дядюшка, прав, — увещевал его Лу Лижэнь, — но настаивать на расстреле детей неправильно, дети не виноваты.

— А Чжао Шестой в чём виноват? — возразил Сюй Сяньэр. — В том, что продал несколько пирожков? Разве дело не в его ссоре с Чжан Дэчэном? А вы сразу — расстрелять! Тут же и потащили расстреливать! Нет, почтенный уездный начальник, пока не расстреляете потомство Сыма Ку, не сдамся!

— А ведь мать Сюй Сяньэра приходилась Чжао Шестому тёткой. Стало быть, они двоюродные братья, — послышался негромкий голос из толпы.

С застывшей на лице неестественной улыбкой Лу Лижэнь нерешительно подошёл к важному лицу и что-то конфузливо проговорил. Тот потёр гладкую поверхность тушечницы, на его худощавом лице появилось свирепое выражение.

— Неужели и с такими пустяками надо вместо тебя разбираться? — ледяным тоном бросил он, уставившись на Лу Лижэня побелевшими от ярости глазами.