Ночью небо покрылось низкими темными облаками, а затем внезапно налетел шквал, сопровождавшийся грозовым ливнем.

— Убрать паруса! — скомандовал я, опасаясь, что шквал положит корабль набок.

Ветер не утихал, но набравшийся опыта экипаж взялся за дело, и через четверть часа все паруса были убраны. Впрочем, ненастье продолжалось недолго. К утру небо стало безоблачным, и мы увидели освещенные солнцем холмистые берега Индии и несколько парусников, стоявших на рейде, — насколько я рассудил, остатки былого торгового флота Индии, совершавшего рейсы под парусами. Один из парусников был больше «Сохара», но он походил скорее на барку. А вот обводы парусников поменьше выглядели красиво, даже изящно. Такие парусники, предназначенные для прибрежного плавания, оснащаются большим количеством парусов, чтобы «парусить» в условиях маловетрия. На кораблях, стоявших у побережья, можно было увидеть кливеры, гроты и бизани, стаксели и марсели. Но вот одно из этих судов двинулось в нашу сторону. Это был барк, несший по меньшей мере четыре кливера и небольшой фок [43] , установленный на бамбуковой мачте. Вскоре последовала картина, которая мне запомнилась: два больших парусника — в наше-то время! — проходят мимо друг друга, а их экипажи, собравшиеся у леера, в полном молчании внимательно взирают на своих визави.

— Невероятно! — воскликнул Дейв Таттл, не отрывая от глаз бинокля. — На берегу уйма людей, целое скопище! Скажите на милость, чем они занимаются?

Я поднес бинокль к глазам. На берегу действительно было полно народу. Это были жители Каликута, города на Малабарском берегу Индии, куда я собирался зайти, еще разрабатывая свой необычный проект. Скоплению народа на берегу я нисколько не удивился: Малабарский берег — густонаселенный район. А вот Дейву и впрямь такое большое сборище могло показаться странным, ведь он — житель Новой Зеландии, страны с малочисленным населением. Оглядев толпу, я решил, что люди пришли на берег за рыбой, которую продавали с возвратившихся с лова лодок. На рейде Каликута «Сохар» бросил якорь. Дейв не переставал удивляться скоплению народа на берегу.

— Черт возьми! — приговаривал он. — Чем занимаются эти люди? Одни приходят, другие уходят. Зачем?

Коричневая олуша

Я полагал, что на корабль явятся для досмотра полицейские или таможенники, но ничего подобного не случилось, и я решил сам отправиться к портовым властям. Я сел в резиновый динги и, запустив мотор, пошел к берегу. Меня встречала толпа, разглядывавшая приближавшийся динги с тупым интересом. Внезапно какой-то человек из толпы громко крикнул и сделал выразительный жест, заставивший меня обернуться. К динги стремительно приближался бурун. Противостоять ему я не мог. Бурун поднял динги на гребень, обдал меня брызгами, а затем швырнул лодку на прибрежный песок. Вероятно, то было комичное зрелище. Но я не только сохранил присутствие духа, но и сделал маленькое открытие, позволившее ответить на недоумение Дейва. Открытию способствовал мой собственный нос, учуявший малоприятный запах, который свидетельствовал о том, что местные жители превратили берег в общественный туалет.

— Вы не имели права сойти на берег, — грозно проговорил заместитель начальника Каликутской таможни, сверкнув глазами. — На вашем судне еще не побывала команда для проведения таможенного досмотра. Вам следовало дождаться ее. Таковы правила, и никому не дозволено их нарушать. В моей власти…

Эта речь, исполненная гнева и недовольства, была прервана самым неподобающим образом: громким карканьем бестактной вороны, нагло усевшейся на выступ распахнутого окна. Начальник таможни поморщился и начальственным жестом дал понять своему помощнику, что и тому пора приступить к исполнению своих служебных обязанностей. Таможенник угодливо улыбнулся и бросился выполнять поручение, что привело к изгнанию птицы, возмутительницы спокойствия. На меня вновь посыпались обвинения в непозволительном неисполнении правил, которые нарушать не дозволено никому.

Таможня располагалась на втором этаже двухэтажного здания, которое когда-то имело вполне приемлемый вид, о чем говорили красная черепичная крыша и высокие окна с видом на море. Однако со времени сооружения здания его, насколько я рассудил, ни разу не ремонтировали: на побеленных наружных стенах там и сям виднелись пятна зеленой плесени, перила лестницы, по которой я подымался, шатались, ибо их стойки были изъедены древоточцами, а на втором этаже, чтобы попасть в таможню, мне пришлось обойти осевшие половицы. Вероятно, ни разу не ремонтировалась и пристань, находившаяся поблизости: в деревянном настиле зияли дыры. Впрочем, пристанью этой, видно, давно не пользовались: ни таможенного, ни полицейского катера мне увидеть не довелось, и потому пришедшее в Каликут судно, пребывая на рейде, могло дожидаться таможенного досмотра целую вечность.

Помещение, где находилась таможня, тоже оставляло желать лучшего. Шкаф с повисшей на петле дверцей, покосившийся стол и несколько жестких стульев составляли всю его обстановку. Так же невзрачно выглядела и комната, куда я принес паспорта членов нашего экипажа для прохождения паспортного контроля. Пока сержант специальной службы [44] их изучал, я заглянул в его служебный журнал, из которого стало ясно, что за последний год в Каликут заходило всего лишь пять иностранных судов — все небольшие дау. А вот штат таможни и службы паспортного контроля был чрезмерно раздут: я насчитал двенадцать таможенников и семь полицейских. В том же здании находилось и управление порта, состоявшее из начальника, его заместителя и большого количества клерков, изнывавших от безделья и скуки. Индийская бюрократия пустила корни и в Каликуте.

В результате переговоров начальство порта предоставило нам буксир, чтобы отвести «Сохар» в Бейпор, порт, расположенный в 10 милях южнее, в устье одноименной реки, и являющийся гаванью Каликута. Логичнее улаживать все формальности в Бейпоре, но индийские власти устроили по-другому, разместив службы таможенного и паспортного контроля в официальном порте прибытия. Однако предоставленный нам буксир сломался, едва подойдя к «Сохару», и только на следующий день мы отправились в Бейпор.

Бейпорский порт, многолюдный и шумный, грязный и пахнувший чем-то совершенно невообразимым и невыносимым, пожалуй, походил на порты Гулля и Генуи времен XVIII столетия, когда они выглядели так же незавидно. Ночью поднимающиеся с реки ядовитые испарения окутали причалы и пришвартованные суда, так что виднелись лишь мачты, торчавшие, словно копья. Казалось, вот-вот раздастся предсмертный крик человека, вставшего поперек дороги неуступчивому злодею, плеск от тела, брошенного в зловонную воду. Временами мимо нашего корабля скользил силуэт каноэ, а иногда чья-то лодка крутилась около нашего якорного каната. Возможно, лодочники просто хотели поближе рассмотреть иностранный корабль, но могло быть иначе, и ночная вахта на судне, согласно моему указанию, бдительно несла службу, чтобы воспрепятствовать визиту незваных гостей, задумавших поживиться нашим имуществом.

Утром, едва взошло солнце, я вышел на палубу и огляделся по сторонам. По северному берегу Бейпора тянулся длинный ряд эллингов под крышами из пальмовых листьев — здесь закладывались и строились десятки деревянных судов. Местная верфь в настоящее время, видимо, самая крупная по количеству строящихся деревянных судов, имеет многовековую историю. Здесь издавна строились арабские аду, а после проникновения в Индию англичан — и корабли для Королевского флота. Говорят, что в знаменитом Трафальгарском сражении принимал участие и корабль, построенный в Бейпоре. У берега в мутной воде виднелось множество полузатопленных бревен, предназначенных для изготовления досок и бимсов. В четверти мили от нас, вверх по реке, виднелся морской вокзал, а на холме, поблизости от вокзала, — неказистое здание еще одной местной таможни. Воды реки, освещавшиеся первыми солнечными лучами, казались неприглядными, темно-серыми, но и когда солнце поднялось выше, краше они не стали, став цвета кофе с молоком. Южный берег реки зарос пальмами, прямая стена которых прерывалась кое-где заводями или уходившими вглубь дорогами. Устье реки было забито парусными судами: данги, тони, патмарами; одни стояли на якоре, другие лежали на берегу; их вытащили на сушу для кренгования.