— Не слишком там располагайся!

Следуя за Руби наверх, я старалась хотя бы в общих чертах представить себе план дома. Пожив в сквоте, который едва не вошел в список архитектурных памятников, я приучилась распознавать особенности разных стилей. Наши предки обожали лепнину, резные перила, арки и так далее.

Даже беглый взгляд давал понять, что дом Монктонов подвергался капитальному ремонту — скорее всего, лет сто назад. В наши дни никому не позволяют делать перепланировку таких старых зданий. Дом отремонтировали на совесть. О том, что здесь было раньше, свидетельствовали половинки арок в тех местах, где проемы перегородили. В оштукатуренных стенах проступали более темные прямоугольники на месте бывших дверей. Многие двери и окна оказались непропорциональными; судя по всему, их врезали позже в тех местах, где им не положено было находиться по первоначальному плану. И в коридоре то и дело приходилось спускаться на две ступеньки. Поневоле надо было смотреть себе под ноги, чтобы не упасть. Я недоумевала. Откуда такие перепады, причем в основной части дома, а не в крыле, пристроенном позже? Я спросила Руби:

— Дом кажется очень старым. Его часто перестраивали?

— При мне нет, — ответила она, не поворачивая головы. Руби мерно шагала впереди меня, покачивая своей широкой кормой. — Кажется, вначале здесь было два дома, они стояли спина к спине, если можно так выразиться. Этот коридор, — она махнула на пыльный проход, по которому мы шли, — как раз то место, где два дома соединились, видите? Здесь пробили двери, чтобы из двух домов сделать один. Скажу откровенно, прибирать здесь очень нелегко!

Мы добрались до места назначения. Руби нажала полированную медную ручку, и в коридор хлынул свет.

— Комната малышки Терезы, — объявила она. — Прямо не верится, что она больше никогда не будет здесь жить. Так вам правда здесь нравится, дорогая? Скажите, если вам что-то понадобится. Семья обычно садится за стол в семь, но я задержу всех до половины восьмого, чтобы вы успели привести себя в порядок. Если хотите принять ванну, горячей воды вам хватит.

Я сразу поняла, почему Руби не верилось, что Терри не вернется. Похоже было, что Терри никогда не покидала этой комнаты. Едва войдя, я сразу поняла, что Терри здесь, со мной. Я даже бросила взгляд на плетеное кресло, выкрашенное в белый цвет. Мне казалось, что она сидит там в своем вечном вязаном пальто и смотрит на меня сквозь завесу «ушей спаниеля» из спутанных светлых волос.

И все же кое-что было не так. Раньше, при жизни, Терри всегда демонстрировала мне свое пренебрежение. Сейчас все переменилось. Она как будто совсем не возражала против того, что я на время поселюсь в ее комнате. У меня возникло еще более странное чувство: Терри рада моему приезду. Она знает, что я задумала, и согласна со мной… Я надеялась, что оправдаю ее ожидания.

И Аластер, и Терри возлагали на меня свои надежды. Ганеш прав. Я замахнулась на кусок, который оказался мне не по зубам.

Сама комната мне понравилась. Красивая комната обожаемой маленькой принцессы. На комоде сидела целая куча мягких игрушек, довольно потрепанных и потертых. Я заметила, что Терри, должно быть, любила белое. На кровати лежало пуховое одеяло в цветочек; на овальном туалетном столике красовалась оборчатая скатерть такого же рисунка. Кто-то не покладая рук украшал ее спальню. Комната выглядела очень девичьей и, на мой вкус, слишком приторной. Более того, здесь мне стало немного не по себе. Уж слишком комнатка была детской и невинной. Терри можно было назвать какой угодно, но только не маленькой и не невинной.

Впрочем, такой она казалась мне. Аластер еще в Лондоне, во время обеда в индийском ресторане, высказался в том смысле, что его внучка понятия не имела, насколько жесток мир. Она была его маленькой внучкой и навсегда останется такой. Смерть оказала ему услугу, пусть даже он этого пока не понимает. Смерть навеки сохранила для него Терри молодой и красивой. Внучку он считал не живым человеком со своими недостатками и правом на ошибки, а красивой куклой, которую хранят в целлофане, чтобы платьице не испачкалось, а волосы не спутались. Мне все больше делалось не по себе.

Я подошла к окну. Оно выходило на задний двор. Значит, во время нашего путешествия по дому мы преодолели водораздел, и я очутилась во втором строении. Наверное, здесь тихо, ведь окна не выходят на конный двор, где шумно и оживленно с раннего утра до поздней ночи. Зато можно любоваться садом. Я посмотрела на лабиринт заросших тропинок, кустов и некошеных лужаек. Издали все выглядело очень красивым. Наверное, в здешнем саду можно бродить часами. Такие места нравятся детям. Здесь можно играть в прятки, в полицейских и воров и тому подобное. Даже в полицейских и убийц.

Кто-то мог стоять в саду и, невидимый из дома, наблюдать за его обитателями. Соглядатай остался бы невидимым даже в пятнадцати — двадцати футах от дома. Возможно, и сейчас за домом и за мной кто-то следит.

Я отвернулась. Мне и правда хотелось принять ванну. Я посмотрела на часы. Без десяти семь! Где находится ванная, мне показали — в конце коридора. Времени у меня оставалось немного. За дверью висел на крючке выцветший халат в клетку; я сняла его.

На шее я заметила пришитую метку с именем: «Т. Э. Монктон». Я невольно вспомнила, как мне было одиннадцать лет и я только пошла в частную школу, которая, по замыслу отца, должна была привести меня к успеху. Бабушка Варади тогда тоже нашила такие метки на всю мою одежду — и на новенькую школьную форму, и даже на носки. В той школе строго следили за такими мелочами. Интересно, кто пришивал метки Терри? Судя по тому, что говорил Аластер, едва ли ее мать — пусть даже она связана с миром моды и умеет вдевать нитку в иголку. Старый халат напомнил мне, что Терри училась в школе-интернате. Моя школа была дневной. Я очень радовалась, что меня не послали в интернат. Свою школу я ненавидела, но хотя бы по вечерам возвращалась домой.