Этот день и взаправду запомнился мне на всю жизнь.

Вернувшись в Москву, звоню ему по телефону:

– Может быть, встретимся вечером?

– Вечером я занят. Купил самую большую на свете индейку и пригласил гостей. Ко мне придут все лифтерши нашего дома со своими мужьями.

На следующий день спрашиваю, удался ли пир.

– Конечно! Было так интересно. Как много на свете хороших людей, и как им еще трудно живется! Послушай, что я придумал: официанта райпищеторга обязали быть официантом на Олимпе. «Им, богам, хорошо, – жаловался официант. – А меня-то трест послал на высоту по службе, а на высоте чаевые дают облаками. А у меня двое детей…»

Однажды я встречала Светлова на Внуковском аэродроме. Самолет прилетал ночью. В город ехали на такси. За окнами машины мелькали спящие тихие подмосковные поля и леса. Светлая летняя ночь. Занимался рассвет, кроткий и ясный. Я прочла Светлову его же стихи:

Он слушал молча, чуть заметно улыбаясь и глядя в окно, словно сверял написанные им строчки с тем, что нас окружало. И лишь когда мы подъехали к моему парадному, он, прощаясь, сказал:

– Кажется, я не самый бездарный! – И негромко добавил: – Обожаю свою профессию!

Он не только обожал свою профессию, он еще очень ее уважал. Это уважение выражалось и в том, что он никогда не отказывался от текущих газетных или журнальных заданий.

– Настоящий литератор обязан быть профессионалом, – учил он молодых писателей. – Надо уметь в любой момент откликнуться на событие, поздравить товарища, написать рецензию.

Много раз приходилось мне быть свидетелем, как он отвечал по телефону работникам редакции:

– Приезжайте, и я при вас всё сделаю.

Так были, буквально на моих глазах, написаны стихи «Звездная дорога» для «Литературной газеты» и «Книга» для «Пионерской правды». Теперь эти стихи входят во все сборники Светлова. Они не стареют, потому что созданы мастером.

У Светлова в квартире завелся сверчок. Ему очень нравилось, как сверчок поет по ночам. Когда я однажды зашла к Михаилу Аркадьевичу, он спросил меня:

– Хочешь, я подарю тебе сверчка?

– Его надо кормить?

– Конечно.

– Тогда не нужно, у меня и так большая семья…

– Я буду платить на сверчка такие алименты, что ты прокормишь всю свою семью!

Встречаю Светлова в лифте одного из московских издательств. Он сутуло стоит в своем неизменном длинном пальто и держит под мышкой довольно объемный сверток, из которого беспомощно торчат скрюченные куриные лапы в франтоватых бумажных браслетиках.

Здравствуй, – сказал Светлов и, протянув руку, шутя представился: – Я и мой друг курица.

– Вот чудак, в издательство с курицей пришел, – удивляется кто-то из поднимающихся вместе с нами.

А на самом деле всё очень просто. Работала когда-то в издательстве секретарша Вера Ивановна. Все любили ее за тихий и ласковый нрав, за неизменное доброжелательство. А когда ушла на пенсию, проводили добрым словом. Но жизнь есть жизнь. Поговорили и стали забывать. А Светлов не забыл. И, узнав, что теперь в издательстве работает ее дочь, всегда прихватывал какой-нибудь подарок для Веры Ивановны. На этот раз курицу.

Это был грустный день. Накануне вечером мне позвонил врач, лечащий Светлова («эскулапушко», как называл его Михаил Аркадьевич), и сказал, что утром Светлова повезут в рентгенологический институт на обследование.

– Есть нехорошие подозрения, – с жестокой медицинской лаконичностью сказал он.

Дожидаясь приема у профессора, Светлов казался абсолютно спокойным. Он медленно ходил по коридору, прихрамывая и опираясь на палку, курил. И вдруг подошел ко мне и сказал ласково:

– Да не волнуйся ты! (А мне-то казалось, что я ничем не выдаю своего волнения!) Меня не так легко спихнуть с этой планеты… Завтра в клубе мой вечер. Давай-ка я лучше продиктую свое выступление. Карандаш есть?

– Есть.

И он начал диктовать, продолжая ходить по длинному коридору, порою морщась от боли в спине. И трудно было поверить, что находится он в приемной врача, где должна решиться его судьба – жить или не жить? (Теперь-то ясно, что он прекрасно понимал это.) Голос его был спокоен. Иногда он прерывал диктовку и спрашивал с милой, только ему присущей интонацией:

– Ничего, а?

И мне казалось, что всё это происходит в его комнате на Аэропортовской, где почти нет мебели и только строго смотрит со стены Владимир Маяковский. Светлов любил повторять, что под взглядом Маяковского ему лучше работается.

Вот что он продиктовал:

«Мы уже давно привыкли к той мысли, к той абсолютно точной формулировке, что свет проходит три тысячи километров в секунду. И мы нисколько не удивляемся этому. Но мы очень удивляемся, когда нам самим неожиданно стукнет шестьдесят обыкновенных лет.